принять меры для обеспечения возврата тех самых займов 1905 года.
— Но ведь займы выдавались на десять лет, — сказал Борштейн, — срок возврата еще не наступил.
— В этом-то и проблема. Если случится война, то с их погашением, скорее всего, возникнут трудности.
— О каких мерах вы говорите?
— Наши партнеры по другую сторону океана хотят получить переданные в залог коронные драгоценности. Само собой разумеется, что если Русское Правительство своевременно погасит векселя, то все ценности будут немедленно возвращены.
— Это невозможно! — отшатнулся Арнольд Карлович. — Вы понимаете, Фриц, что со мной будет, если я вдруг явлюсь во дворец, чтобы забрать себе украшения Николая II и его семьи?! Мне конец!..
— Успокойтесь, Арнольд, — остановил перетрусившего банкира Краузе. — Никто от вас этого не требует… Просто отдайте мне закладные на драгоценности и всё! Это уже дело американских банкиров — предъявить их к исполнению.
— А если там… — Борштейн указал пальцем вверх, — узнают, что это я отдал расписки?
— О том, что закладные изначально были переданы вам в руки, кроме меня, знает только покровительствующий вам граф Витте, который ныне не у дел, если только вы не посвятили в эту операцию кого-то еще…
— Боже упаси!..
— Тогда вам нечего опасаться, или же… — Краузе остановился и пристально посмотрел в глаза Арнольду Карловичу. — Или же вы ищете повод для того, чтобы оставить эти драгоценности себе…
— Что вы! Что вы! — замахал руками внезапно побледневший, несмотря на мороз, Борштейн. — Безусловно… я отдам вам закладные!..
— Вот и отлично! — одобрительно кивнув, сказал Краузе. — Я знал, что вы человек разумный и примете правильное решение, — Борштейн в ответ довольно кисло улыбнулся. — Теперь что касается отношений вашего банка с берлинским филиалом… — продолжал адвокат. — В грядущей войне Германия и Россия, понятное дело, окажутся по разные стороны конфликта, и вы наверняка не сможете выполнить свои обязательства перед берлинскими банками.
— Я вас понимаю, — побледнев еще больше, сказал Борштейн, облизывая пересохшие губы. — Берлинские партнеры хотят, чтобы я погасил свои обязательства досрочно… Но вы же знаете, что эти деньги пошли на то, чтобы выкупить из японского плена русских военных. Векселя по этим ссудам должны быть погашены тоже через десять лет, то есть в 1915 году. Откуда же я возьму сейчас такую гигантскую сумму?!
— Все это мне известно, и я уполномочен сообщить вам, что наши берлинские друзья согласны, в счет уплаты долгов, принять полученные вами векселя Русского Правительства.
— Неужели в случае войны какой-нибудь из немецких банков рассчитывает получить деньги по российским государственным векселям?
— Не беспокойтесь, Арнольд. Мы приняли меры. Векселя будут предъявлены к оплате через наш швейцарский филиал.
— Вы думаете, это будет возможно?
— Конечно! Вот увидите, если разразится война, то Швейцария — страна вечного нейтралитета — станет пристанищем всех крупных капиталов Европы, а возможно, и всего мира.
— Если я вас правильно понял, вы хотите забрать у меня и закладные на царские драгоценности, и правительственные векселя, — унылым голосом резюмировал Борштейн.
— Но зато вы и ваш банк освобождается от обязательств перед иностранными кредиторами, а это, согласитесь, немало, — сказал Краузе. — По-моему, дорогой Арнольд, вы видите ситуацию в слишком уж мрачном свете.
— Вы не оставляете мне выбора…
— Что делать? Не забывайте, что на мне лежит ответственность перед всеми участниками…
Собеседники шли по аллее молча, не глядя друг на друга. Борштейн понимал, что разговор закончен и смысла что-то обсуждать уже не было, а Краузе, как человек действия, сказав все, что считал нужным, размышлял над тем, как бы поделикатнее забрать у Арнольда Карловича бумаги, пока он, чего доброго, не передумал. Впрочем, опасения его были напрасными. Передумать и ослушаться адвоката Борштейн никогда бы не решился, ибо смелости на такой поступок у него явно недоставало.
Все так же молча партнеры миновали открытые настежь ворота и вышли из Летнего сада на набережную.
— Вы надолго в Санкт-Петербурге? — прервал затянувшуюся паузу Борштейн.
— Завтра уезжаю… — ответил Краузе.
— Может быть, останетесь на пару дней? Познакомлю вас со своей семьей…
— Увы, не могу, — покачал головой Краузе. — Десятого апреля пароходом компании «Уайт Стар Лайн» я отплываю в Нью-Йорк, а у меня еще дела в Париже.
— Жаль, — пожал плечами Арнольд Карлович.
— Когда я могу получить от вас закладные и векселя? — спросил адвокат.
— Закладные расписки — вы же знаете — я держу здесь, — Борштейн вытащил из внутреннего кармана свой портсигар и щелкнул потайным замочком, — а векселя — в моем банковском сейфе. Если угодно, я завтра привезу все это куда вы скажете.
— Давайте я заберу у вас закладные сейчас, а векселя — потом. За ними приедет доверенное лицо из Швейцарии, — поспешил предложить Краузе, обрадованный тем, что он относительно легко добился своего.
— Как же я могу отдать бумаги на предъявителя… на такую сумму… незнакомому человеку? — вяло возразил Борштейн, не выпуская из рук портсигара с закладными.
— Давайте сделаем вот как, Арнольд, — сказал находчивый адвокат, — вы отдадите мне бумаги вместе с этим портсигаром. У человека, который будет выполнять вместо меня функции Арбитра, будет на руках ваш портсигар. Другой такой вещицы все равно не сыщешь, так что вы без труда узнаете Арбитра, когда он явится к вам.
— А что если ваши прогнозы насчет всеобщей войны все-таки не оправдаются, и российские векселя будут погашены? — спросил Борштейн, не в силах отвести глаз от портсигара, перекочевавшего в руки адвоката.
— Тогда вы получите назад свой портсигар в целости и сохранности со всем его содержимым, — ответил Краузе, засовывая металлическую коробочку за отворот пальто.
Фриц Краузе не обманул Борштейна — он действительно спешил. Через трое суток после встречи в петербургском Летнем саду адвокат уже выходил из вагона «Северного экспресса» на перрон парижского вокзала «Гар-дю-Нор». Здесь его ожидал помощник — долговязый молодой человек, тот самый, который тогда, в 1905 году, слушал из-за закрытой двери памятный разговор Борштейна и Краузе, состоявшийся в берлинской конторе последнего.
— С приездом, герр Краузе, — учтиво сказал молодой человек, протянув руку за дорожным саквояжем адвоката.
— Доброе утро, Отто, — отозвался тот, жестом отстраняя руку тянувшегося за его багажом помощника. — Благодарю вас, я сам. Как же, однако, тепло в Париже, — добавил
