Пелхэм, сердитый из-за того, что потерял целый день, но так ничего и не узнал от своего узника о католическом заговоре, задал ему еще несколько вопросов о том, кто был предыдущим владельцем этих идолопоклоннических предметов, но без всякого успеха. Потом он из мстительности приказал тюремщикам продержать заключенного в застенке еще одну ночь и направился домой по Ладгейту мимо церкви Святого Мартина. Вокруг горели праздничные костры, бросая вызов дождю, который то стихал, то вновь принимался идти, и трезвон лондонских колоколов разносился в сырой темной ночи. Пелхэм с горечью думал, что на этих кострах должны бы гореть католики, все еще исповедующие в городе свою веру, ибо все они предатели, равно как и те, кто защищает их.
Пелхэм пришпорил лошадь. Он предпочитал ездить верхом, а не ходить пешком из-за своей хромой ноги, которую двенадцать лет назад покалечило пушечное ядро, когда он под началом Эссекса и Рейли участвовал в неудачной попытке захватить на Азорах испанский флот с сокровищами. Корабельный хирург объявил ему, что он потеряет ногу, но Пелхэм ему не поверил. Потом, когда он лежал слабый, в горячке, в вонючем трюме во время долгого возвращения домой, но с вылеченной в конце концов ногой, ему сказали, что он никогда больше не сможет ходить. Пелхэм не поверил и в этот приговор, при этом ему помогал один пожилой человек, находившийся на судне, товарищ Рейли по имени сэр Томас Ревилл, который воодушевлял Пелхэма неусыпной заботой о его здоровье и рассказами о своих плаваниях в Америку — одно из них он совершил вместе с самим Рейли — и об удивительных вещах, которые он там видел. Пелхэм слушал Ревилла, а тот помогал ему выбираться на палубу, где молодой человек ходил взад-вперед, взад-вперед, опираясь на его руку. Постепенно он выздоровел. И он запомнил все, что Ревилл говорил ему, в том числе и описания его горячо любимой дочери Кейт.
Когда в тот вечер Пелхэм вернулся домой после дознания, он ожидал, что его челядь — двое слуг, экономка и горничная жены — будут отсутствовать, потому что Пелхэм велел им посетить вечернюю службу в церкви Святого Дунстана по соседству. Но когда он открыл дверь и вступил в коридор с темными стропилами, где горела одинокая свеча, то понял, что в тени, ожидая его, стоит экономка. Старая дева неопределенного возраста, она служила у него задолго до его женитьбы. Когда он принялся снимать плащ, экономка шагнула вперед, держа в руке лист бумаги.
— Сегодня в сад проник какой-то человек, сэр, — сказала она. — Слуги прогнали его дубинками, решив, что это вор. Но он уронил вот это, — и протянула ему сложенный лист. — Это адресовано вашей жене. Но я решила, что письмо нужно отдать вам.
Пелхэм развернул листок. Это были стихи. Он молча прочел их.
Бегут меня, а некогда входили
Босые ножки в дом мой без опаски;
Я знал их кротость, нежность их и ласки;
А ныне прочь ушли и позабыли,
Как преломляли хлеб мой — как вкушали,
Не зная страха…
Пелхэм перевернул страницу. На другой стороне была написана фамилия его жены. Ее девичья фамилия.
— Не знаю, кто мог написать такое, — сказала Кейт.
Она стояла в своей спальне в шелковом халате и, не отворачиваясь, встретила его взгляд.
— Это, конечно, пустяки.
— Пустяки? — спросил Пелхэм. — Стихи о любви?
Кейт подошла к окну, потом обернулась и снова посмотрела на него.
— Это вздор, не более того, — повторила она. — Такие стихи при дворе ходят по рукам день или около того. Все читают их какое-то время, а потом они забываются.
Пелхэм предъявил стихи, как обвинение.
— Почему кому-то вздумалось написать это вам? И использовать вашу девичью фамилию?
— Я не знаю. У меня нет объяснений этому. Но я не поощряю такие знаки внимания. Кто-то совершил ошибку.
Все еще глядя на нее, он разорвал стихи на мелкие клочки, а потом подошел к камину и бросил их в пламя. Он встал спиной к огню и сказал:
— Еще одно. Я ходил сегодня в контору узнать, нет ли каких-либо новостей о «Розе».
Она присела на край кровати и ждала, нервно сцепив пальцы.
— Один из тех кораблей, которые плыли в том же караване, — продолжал он, — прибыл в Бристоль неделю назад. Но «Роза» получила сильные повреждения во время шторма, и, очевидно, ей пришлось направиться к американскому материку в сторону испанских владений. Опасаются, что ее груз может быть изъят. Если эти слухи верны, тогда все, что я вложил в «Розу», пропало, у меня появятся долги, и их придется выплачивать.
— Долги, которые вы сделали задолго до того, как женились на мне.
— Разве моя вина, что я родился в семье, не имеющей ни богатства, ни привилегий? Я говорю вам об этом потому, что нам, возможно, нужно будет экономить. Возможно, нам даже придется продать этот дом.
Она медленно поднялась и огляделась.
— Это дом моей матери. Здесь я прожила всю жизнь…
Пелхэм оборвал ее:
— Вас с детства приучили ждать от жизни слишком многого. Именно ваш отец с его глупыми заграничными путешествиями растратил большую часть вашего наследства.
— Его занятиями я, по крайней мере, могу гордиться.
Пелхэм побледнел, у него перехватило дыхание.
— Вы раскаиваетесь, что вышли за меня, — вымолвил он, — вы всегда были холодны ко мне, всегда; и видит бог, иногда я жалею, что встретил вас.
Она направилась к двери, но он протянул руки и повернул ее к себе.
— Пустите меня, — сказала она.
Но когда она попыталась оттолкнуть его, он схватил ее халат за ворот и разорвал его до самого низа, подставив холодному воздуху ее груди, высокие, с синими жилками.
— Вы моя жена! — крикнул он. — Моя жена.
Он толкнул ее к кровати с такой силой, что она потеряла равновесие и упала на покрывало, раскинув ноги. Пелхэм склонился над ней.
— Не вздумайте кричать, — предупредил он.
Она закрыла глаза и услышала звон колоколов на улице и стук дождя по стеклу. Он взял ее быстро, пыхтя от усилий, делая ей больно. Он содрогнулся, достигнув оргазма, потом оттолкнул ее и вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.
Кейт не плакала. Она яростно отмывалась водой из кувшина, стоявшего на комоде, оттираясь губкой. Затем она запахнула разорванный на груди и смятый халат и заметалась по комнате взад-вперед со сложенными руками и высоко вздернутым подбородком, как три года назад, когда услышала сообщение о смерти отца. Потом она отперла ящик комода, стоявшего у кровати, и вынула старые отцовские книги и бумаги: карты, дневники, письма, украшенные зарисовками того, что он видел во время путешествия на Ориноко вместе с Рейли, которое проделал четырнадцать лет назад, когда она была ребенком.
Кейт смотрела на бумаги, потом отложила их и подошла к угасающему огню, где Пелхэм разбросал разорванные кусочки стихотворения. Они все превратились в пепел, но она знала слова наизусть.
