Внезапно в его голове возник образ, живой и непрошенный.
Лотте. Ее светлые волосы — золотые завитки в свете свечи. Ее зеленые глаза горят от ярости.
Он не должен был просить у нее еще денег и уж точно не должен был бить ее. Но ситуация обострилась. И вот она появилась в дверном проеме, размахивая кухонным ножом. Отто тряхнул головой и взмахнул рукой, как будто пытаясь выкинуть из головы это воспоминание.
— Что с тобой? — спросила Лили.
— Ничего, — ответил Отто. Он обернулся посмотреть на скрипача, который был едва виден в своем углу, только глазные яблоки белели в темноте. Бродяга водил смычком с каким-то яростным остервенением. Скрипка издавала адские звуки, и таким же адским было его зловонное дыхание.
Лили плеснула еще водки в стакан и, не дожидаясь приглашения Отто, залпом осушила его. Потом она погладила рукав его куртки.
— Хорошая куртка, — сказала она. — Бархатная. И хорошо скроена.
Она откинулась на спинку и стала внимательно рассматривать Отто и его одежду, прикидывая, сколько она стоит. Хоть и слегка растрепанный, он был красив, длинные темные волосы и тяжелая челюсть делали этого мужчину похожим на поэта-романтика.
— Так чем ты занимаешься, а?
Отто не ответил.
— Ты артист?
Он убрал челку, стараясь удержать пропитавшиеся потом волосы на макушке.
— В некотором роде.
— Как это?
Отто взял руку Лили и проворно стянул с одного из пальцев керамическое колечко.
— Ой!
— Тихо, — сказал Отто. — Смотри.
Он вытянул вперед два сжатых кулака.
— В какой руке?
Лили улыбнулась и показала на левый кулак. Отто разжал пальцы, показывая, что там ничего нет. Тогда она дотронулась до его правой руки — там тоже было пусто.
— Здорово! А теперь отдай мое кольцо!
Отто показал на бутылку с водкой.
Лили подалась вперед и сказала тихо:
— Черт возьми… — Ее кольцо было внутри, на самом дне бутылки.
— Теперь нам придется все это выпить, чтобы достать его.
Лили громко рассмеялась. Она подвинулась ближе, и Отто почувствовал ее руку на своем бедре.
— Покажи мне еще фокус, — сказала Лили. — Давай.
— Ладно, — ответил Отто. Он вынул последние три монеты из кармана и выложил их в ряд на столе. — Смотри очень, очень внимательно…
7
В морге было мрачно и холодно. Большая электрическая лампочка висела на длинном проводе на некотором расстоянии от тела. Свет выходил из широкого конического абажура, а за пределами освещенного пространства практически ничего не было видно.
Профессор Матиас снял одну из простыней, которыми было укрыто тело, и стал рассматривать лицо фройляйн Лёвенштайн. На коже не было никаких дефектов, а волосы при близком освещении волшебно сверкали. Хотя ее губы были уже не красными, а какого-то необычного синего оттенка, она все еще была очень красива. Странный цвет губ как будто делал ее неестественное совершенство более полным. Райнхарду она казалась похожей на экзотическую куклу.
— Простите, — сказал Матиас, — как, вы говорите, ее звали?
— Разве это имеет значение, герр профессор?
Матиас посмотрел поверх очков.
— Конечно имеет, инспектор.
Райнхард пожал плечами.
— Ее звали Шарлотта Лёвенштайн.
Матиас посмотрел на ангельское лицо женщины и поправил один из локонов. Он прижал свой кулак к ее щеке и заговорил речитативом:
— Лотте! Лотте! Только одно слово! Одно слово на прощание! Прощай, Лотте! Прощай навсегда!
— Гёте, — сказал Райнхард.
— Хорошо, инспектор. Конечно, «Страдания юного Вертера».
Матиас не убрал руку. Вместо этого он с жалостью посмотрел на труп.
Райнхард кашлянул, пребывая в некотором замешательстве от эксцентричности профессора.
Матиас недовольно фыркнул.
— Когда работаешь с мертвыми, Райнхард, учишься не торопиться. — По-прежнему не отрывая взгляда от лица девушки, он вздохнул. Выдохнутый им воздух мгновенно превратился в облачко пара. Матиас посмотрел на Райнхарда, повернув голову с медлительностью жвачного животного. Его слезящиеся глаза поблескивали за толстыми стеклами очков.
— Вам неуютно в присутствии мертвых?
— Честно говоря, да, профессор.
— Как бы то ни было, — сказал Матиас, — я считаю, что мертвые тоже заслуживают вежливого обращения. — С этими словами профессор прикрыл лицо фройляйн Лёвенштайн и продолжил декламировать отрывок из Гёте.
Райнхард испытал облегчение, когда Матиас наконец закончил и приступил к работе. Закатав рукава рубашки, он повязал фартук и начал раскладывать на металлической тележке орудия своей профессии: скальпели, пилы, долото, маленькие металлические молоточки и сверло. Профессор, очевидно, остался недоволен расположением инструментов и принялся менять местами некоторые из них. Райнхард не видел смысла в этих незначительных перемещениях и подумал, что Матиас просто исполняет какой-то свой загадочный ритуал. Через несколько минут профессор кивнул, а выражение легкого беспокойства на его лице сменилось удовлетворением.
— Начнем, — произнес он.
Матиас взял огромного размера ножницы и начал разрезать на трупе платье с середины декольте. Закончив резать у талии, он осторожно потянул материю — засохшая кровь приклеила ее к коже. Ткань постепенно отошла, открывая взгляду обнаженную грудь и торс Шарлотты Лёвенштайн.
— Корсета нет, — прокомментировал Матиас.
Он натянул на тело простыню так, чтобы закрыть все, кроме покрытого запекшейся кровью отверстия над сердцем фройляйн Лёвенштайн. Когда один из сосков мертвой женщины чуть было не обнажился, Матиас поправил простынь, чтобы соблюсти скромность девушки.
— Прошу прошения, — сказал он мягко.
Сочувствие, проявляемое Матиасом к умершим, казалось Райнхарду все более утомительным и жутким.
Старик начал осторожно ощупывать тело вокруг раны, тихонько напевая. Райнхард прослушал первый куплет и подумал, не испытывают ли его опять. Он не мог не проглотить такую соблазнительную наживку.
— Это Шуберт.
Профессор прервал свое импровизированное выступление на хриплой нетвердой ноте. Этот звук напомнил о сжимающихся старых мехах.
— В самом деле? Мне просто пришла эта мелодия в голову, я не знаю, что это.
— Это Шуберт. «Странствие».
— Ах да, теперь вспомнил. А вы поете?
— Так, немного…
— Значит, «Странствие», говорите?
