жив. Мне все равно, что произойдет, лишь бы он продолжал дышать.
Может быть, он чувствует присутствие или видит тень, но глаза Кирилла медленно движутся в нашу сторону.
Я перестаю дышать, когда они сталкиваются с моими.
На мгновение кажется, что мы больше не в больнице. Вместо этого мы оба стоим на том поле, куда он меня привел. Нас окружает кровавый снег, а он смотрит на меня с самым страшным выражением лица, которое я когда-либо видела.
Он говорит, что теперь он мой враг.
Не осознавая этого, я медленно качаю головой.
Я не знала, — мысленно говорю я. — Клянусь, я не знала. Я бы никогда так с тобой не поступила.
Но это ничего не меняет ни в его недоброжелательном взгляде, ни в небольшом мускуле, который напрягается в его челюсти.
И тут до меня доходит: ему не нравится, что я здесь.
Так же быстро, как открылись его глаза, они снова закрываются, и я думаю, что от удара мое сердце падает на колени.
Вскоре после этого из комнаты выходит врач, и я бросаюсь в его сторону, едва не столкнувшись с ним.
— Что происходит? Почему он снова потерял сознание?
— Он не потерял сознание, он уснул. — Доктор апатичен и собран, и это напоминает мне манеру речи Кирилла.
Со мной что-то серьезно не так. Теперь я вижу его даже в других людях.
— С ним все будет в порядке? — спрашивает Виктор.
— Да. Его показатели почти пришли в норму, и он не страдает от инфекции.
Мне требуется все, чтобы не прижаться к стене от благодарности. Вместо этого я продолжаю держать себя в руках.
— Мы должны отправить его домой. Сейчас же.
— Я не рекомендую этого делать, — говорит врач. — Это может усугубить его травму. Лучше подождать хотя бы сорок восемь часов...
— У нас нет ни одного часа, — отрезала я ему тоном, не терпящим возражений. — У нас есть медицинская бригада, которая позаботится о нем во время полета, так что я уверен, что с ним все будет в порядке. Виктор, ты все подготовил?
Мужчина-гора сузил на меня глаза.
— Если это еще одна из твоих игр, то клянусь, мать твою...
— Речь идет об обеспечении безопасности Босса. Мы с тобой можем не ладить, но у нас есть общее дело. — Я смотрю ему в лицо, задрав подбородок. — Я прошу тебя отложить наши разногласия в сторону и сосредоточиться на нем. После того, как мы приедем в Нью-Йорк, ты можешь делать все, что захочешь.
Он все еще смотрит на меня с явным подозрением. Виктор никогда не доверял мне, и он не стеснялся говорить об этом Кириллу, но я очень надеюсь, что он видит, что мы с ним на одной стороне.
Если мы столкнемся, у нас не будет возможности исправить эту ситуацию.
После почти полной минуты молчаливого раздумья он поворачивается лицом к людям, которых привел, и отрывистым русским языком приказывает им готовить самолет.
Но я все еще не вздохнула с облегчением. Не могу, пока Кирилл не окажется в безопасности за пределами России и досягаемости моего дяди.
Пусть даже временно.
* * *
Я на взводе.
Ощущение клаустрофобии, которое я испытывала с самого холма, не исчезло. Ни когда мы покинули российскую землю, ни когда приземлились в аэропорту, ни даже во время поездки в дом, на протяжении которой нас сопровождали большинство телохранителей Кирилла — Юрий и Максим в том числе.
Мне удается выдохнуть только тогда, когда Кирилла поселяют в домашней клинике, и врач говорит, что для полного выздоровления ему нужен только покой.
Анна причитает, увидев его. Карина бежит через весь сад, спотыкается, падает, но встает и, добравшись до его постели, плачет навзрыд.
Юля с безэмоциональным выражением лица наблюдает за происходящим из дверного проема, затем поворачивается и уходит. Как будто человек, борющийся за свою жизнь, не ее плоть и кровь, не ее старший ребенок.
Как будто ей безразлично, что с ним случится. Черт возьми, она даже может желать его смерти.
Константин, однако, подходит и обнимает сестру, когда она рыдает и зовет Кирилла по имени.
Эта сцена прорывает черную дыру в моей груди все глубже, пока мне не становится трудно дышать или оставаться в том же месте, что и все они.
Несмотря на то, что я не хочу выпускать Кирилла из поля зрения, рядом с ним много людей, которым он небезразличен.
И мне нужно выбраться. Сейчас.
Я выскальзываю из черного входа клиники и иду через боковой сад без цели.
Когда я оказываюсь далеко от всего этого хаоса, то прислоняюсь к дереву и закрываю глаза.
Холодный ветерок проникает сквозь барьер моей одежды и бьется о мои кости. Я глубоко вдыхаю, но все еще не могу нормально дышать.
Я постукиваю себя по груди, глядя на пасмурное небо сквозь листву дерева. Но чем дольше постукиваю, тем труднее дышать.
Что-то застряло внутри, и выпустить это наружу невозможно.
Что же мне теперь делать?
Я явно предпочла Кирилла своей семье, и если я хочу когда-нибудь увидеть их снова — хотя бы в мирных условиях — мне нужно доказать, что он не причастен к этой бойне.
Но с тех пор, как произошел этот инцидент, я сомневаюсь, что он снова будет мне доверять. Черт, он может убить меня.
Что мне тогда делать? Попрошайничать? Бросить корабль и искать новую карьеру?
Может быть, мне нужно посвятить свою жизнь поискам моего брата Антона? Прошли годы с тех пор, как я видела его в последний раз, но мне все еще хочется думать, что он где-то жив. Что он ищет меня, как я ищу его.
Когда-то давно он был единственным, кто говорил мне правду прямо. Папа любил меня слишком сильно, чтобы ругать. Одной улыбки, поцелуя или даже невинного моргания глаз было достаточно, чтобы он полностью простил все мои проступки.
Мама читала мне нотации, но она также баловала меня до гниения, и это было частью причины, почему я была мучительно защищена.
Антон, однако, был единственным, кто сказал мне:
— Тебе нужно повзрослеть, malyshka. Наши родители не вечны.
Тогда я ненавидела его резкость, но запомнила их после того, как убежище, которое построили для меня родители, раскололось и превратилось в лужу крови на моих глазах. Я должна была вырасти в кратчайшие сроки, и мне оставалось надеяться только на себя.
Но
