состоит в том, что комплиментарные отношения между людьми и животными, воспроизводятся и между людьми.
Во время войны простой воин полностью зависим от военачальника, приказ начальника — закон для подчиненных. Так оно и должно быть в армии. Но армия у кочевников — это одновременно и народ. Армейские отношения — это одновременно и социальные отношения. Поэтому политический режим кочевого общества военного времени можно характеризовать как жесткий тоталитаризм. В мирное время бывший военачальник, а теперь степной феодал полностью зависит от качества работы пастуха. Пастух лучше хозяина знает, что нужно его стаду. Чтобы его хозяйствование было производительным, ему нужно предоставить свободу действий, как на современном производстве хороший руководитель предоставляет работнику самому быть ответственным за свое рабочее место. Если этого не сделать, то пастух будет бастовать «по правилам», и стадо погибнет, феодал разорится, станет нищим и при этом никаких формальных претензий предъявить пастуху не сможет. В мирной степи в социальных отношениях, если и не полная демократия, то уже и не тоталитарный режим.
Нет сомнений, что традиции, лежащие в общественном бессознательном кочевников — монголов и тюрков, «сработали» после окончания тотальных войн. В специфическом этносоциальном строе жителей степей отход от тоталитаризма означал возвышение значения тюрков, открывал перед тюрками возможность стать из ведомого ведущим этносом. В совокупности процессов и основных событий того времени, учетом специфики степного традиционного менталитета, мы можем констатировать во втором поколении начало перехода роли ведущего этноса в полиэтничном государстве — от монголов к тюркам. Этот процесс внешне был незаметным, медленным, а пока монгольская элита заставляла тюрков — самый эксплуатируемый из своих подневольных народов — выполнять наиболее тяжелые и непривлекательные государственные обязанности…
Становление государства
Для удержания власти над покоренными народами нужно было решить ряд проблем, среди которых важнейшие были идеологическая, если не консолидация, то нормализация взаимодействия полиэтничного населения, создание административного центра управления, работоспособной денежно-финансовой системы.
Превращению народов будущей империи в единый организм препятствовали не только различия языков, культуры, хозяйства, но и территориальная разобщенность: народы империи были разобщены пространственно. Чтобы взаимно обогащать друг друга, народы должны были начать взаимодействовать. Для координации взаимодействия нужно было создать центр — политический, экономический, интеллектуальный. Географический центр Улуса находился в половецких степях. Население степи было редким, в соответствии с характером хозяйствования — кочевым скотоводством, но, что следует подчеркнуть, этнически монолитным — тюркским. Географический центр Улуса находился в центре тюркского мира. Этот момент оказался решающим для процесса этногенеза. Центр тюркского мира, где не было оседлого населения, нужно было хозяйственно освоить и заселить. Проблема эта практически не имеет аналогов в мировой истории. В процессе консолидации важную роль играл не только географический фактор, о котором уже говорилось, но конфессиональный, и экономический.
В средневековье моноэтничной и полиэтничной среде «свои» и «чужие» определялись, прежде всего, по конфессиональной принадлежности. В наследство от империи Чингис хана Улусу Джучи досталась широкая веротерпимость. Она была обусловлена тем, что до начала завоеваний монголы не были конфессионально однородными. В империи Чингис хана, в среде монгольских ханов и их кланов из ближайшего окружения, традиционно были распространены шаманизм и христианство несторианского толка (Кычанов). Завоеванные народы — тюрки, персы-хорезмийцы, русские, северокавказские этносы были тенгрианцами, христианами, мусульманами, часть тюрков-хазар — иудаистами.
Твердая государственная политическая установка на веротерпимость способствовала тому, что представитель любой конфессии не чувствовал себя ущемленным. Незначительным отклонением от данной установки в жизни первых четырех поколений было время десятилетнего правления хана Берке, о чем В.Л. Егоров пишет так. «Восшествие на престол хана Берке (младшего брата Бату) в 1257 году принесло крупное потрясение для внутренней жизни государства. Новый хан исповедовал Ислам, что привело его к мысли объявить эту религию государственной, поскольку подавляющее большинство золотоордынского населения было язычниками, исповедовало культ вечного синего неба, поклонялось идолам, деревьям, горам и молилось своим предкам, фигурки которых вырезались из металла, дерева и кожи. Произведенный Берке переворот вызвал изменения не только в культовой сфере, но внес заметные новации в общественную жизнь государства. Во-первых, в государстве появилось множество священнослужителей, проповедников, исламских правоведов и просто знатоков и толкователей Корана. Вслед за ними хан пригласил на государственную службу высокообразованных арабских и персидских чиновников-мусульман. Они заняли ключевые посты в государстве, включая должность везира, заметно потеснив малообразованную кочевую монгольскую аристократию, что вызвало ее явное недовольство… После смерти Берке в одном из походов против Ирана, сменивший его Менгу-Тимур, к радости кочевой знати, прекратил всякие дальнейшие шаги по распространению Ислама. В Золотой Орде вновь наступил длительный период фактически безразличного отношения к исповеданию любого культа, что заметно отличало ее от фанатичных Европы и Востока» (Егоров). Следует отметить, что попытка утверждения Ислама при Берке не сопровождалась насилием: Берке пытался «утвердить господство новой религии путем убеждения в ее превосходстве над языческими обрядами и шаманским ритуалом» (Егоров).
В Улусе Джучи не было деления на своих и чужих ни по конфессиональному, ни по этническому признаку. И это для средневековья было явлением выдающимся и высокогуманным. Как важнейшие вехи процесса утверждения и поддержания веротерпимости, следует отметить образование под покровительством ханской власти Сарайской православной епархии в 1263 году и ярлык Менгу-Тимура 1267 года, освобождавший христианских священнослужителей от всякой дани и повинностей.
Второй основой нового государства стала денежно-финансовая система, являющаяся косвенным, но весомым показателем силы и организованности государства, тем индикатором, которому придавал большое значение Макс Вебер. Стабильность финансовой системы — одна из главных проблем современного общества — во все времена была мерилом мощи государства и стабильности общества. Но для Европы того времени, как подчеркивал Ж. Ле Гофф, «…чеканка монеты была признаком власти. Короче, деньги стали символом политической и социальной мощи в большей мере, нежели экономического могущества». Роль стабильного (т. е. экономически могущественного) золотоордынского дирхема в евразийском пространстве в первой половине XIV века была основой глобальной торговли. По словам того же Ж. Ле Гоффа, «главная сноровка» европейских купцов «заключалась всего-навсего в том, что, зная стабильные цены на Востоке, они могли заранее рассчитать свою прибыль». Роль золотоордынского дирхема, в сущности, подобна той, какую сегодня в мире играет доллар США, и, как и сегодня, за спиной такой денежной единицы должно было стоять мощное, хорошо организованное государство.
Вот что о финансовой системе Золотой Орды пишет главный ее исследователь — Г. Федоров-Давыдов. В 1310–11 гг. хан Токта провел денежную реформу, результатом которой стал единый и устойчивый по весу и курсу сарайский дирхем. Сарайский дирхем стал господствующей монетой не только в Золотой Орде, но и в сопредельных странах. Взяв
