– повторяю на случай, если вы успели забыть, о чем речь, – благородный этот материал всё терпит и стерпит, всегда и везде, и если не вечно, то по крайней мере до тех пор, пока человек нарочно его не уничтожит, рваньем или комканьем, при помощи кухонных ножниц или же крепких зубов, огнем или смывом в сортире, ибо – и сие есть установленный факт – человек получает равное удовольствие, уничтожая и землю, которая носит его, пока он жив, и сей материал (я имею в виду бумагу), хотя с помощью бумаги мог бы обеспечить себе бессмертие прежде, чем та самая земля уйдет у него из-под ног и вырастет в холмик ровнехонько над головой; и такой же установленный факт, что полный перечень способов его уничтожения занял бы больше страниц той же самой бумаги, чем перечень потребляемых мной продуктов, так что к черту перечисления – пора перейти к повествованию, которое, как я уже сказал, хотя не договорил, есть рассказ о старинном пергаменте и рассказ, на пергаменте же и написанный.
* * *
Речь пойдет, конечно, о Йорике и о рукописи, которая лет этак двести тридцать пять тому назад попалась в руки некоему – впрочем, отнюдь не некоему, а наоборот коему – Тристраму (который не имеет отношения к сраму, тем более к сраму номер три, и вовсе не тот, что с Изольдой), бывшему болтуном и называвшему себя Шенди[16], чьи слова весят не более пены, оседающей в пивной кружке; а недавно попала ко мне, но при обстоятельствах настолько темных и странных, что едва ли стоит на них задерживать внимание любознательного читателя. Истинность ее не представляет сомнения, а история, в ней рассказанная, сама по себе является щедрой наградой для исследователя, обученного применять на практике самые что ни на есть высочайшие материи, и потому намерение мое заключается в том, чтобы пересказать ее, отбросив несущественные детали, но попутно кое о чем потолковать, кое-что растолковать, правильно истолковать, передекламировать, забальзамировать и мумифицировать. Итак, чернильнорукие и пыльноносые, здесь вас ждут прелестные юные жены, старые дураки, рогоносцы, ревность, убийство, сок проклятой травы, череп, кости и казни, а также полный набор вопросов из Вильяма Шекспира от Гамлета, того самого малохольного принца, который, похоже, и знать не знает, как на самом деле звали его отца[17].
* * *
Итак, мы начинаем:
В Дании, в конце, кажется, царствования славного короля Горвендиллюса, случилось так, что старший королевский шут, некий мастер ЙОРИК, взял себе в жены некую сиротку – бездомную, светленькую, гладенькую – по имени Офелия, и вот с этого-то все и началось… Как? Меня уже перебивают? Разве я еще не сказал, что наш воспетый всеми поэтами Гамлет – Амлетус, с вашего позволения, Датский – ошибся, решив, будто Призрак тоже вроде бы именуется Гамлет? Ошибка сия является не только противообычайной, а непротивосыновней, и не только непротивосыновней, а я сказал бы, противосаксонограмматической, поскольку противоречит – не более, не менее – такому авторитетному источнику, как Саксонус Грамматикус с его “Историей Дании”! Однако, если бы вы сидели спокойно и внимательно слушали, то уже поняли бы, что никакая это не ошибка, а скрытый ключ, благодаря которому мы оказываемся в состоянии быстро раскрыть смысл всей этой темной истории.
Повторяю:
Короля звали Горвендиллюс. Horwendillus Rex… Есть ли еще вопросы? Ну разумеется, сэр, у шута была жена; возможно, роль ее в пьесе пера великого драматурга и малозаметна, но не кажется ли вам, что коль скоро мужчина решает продолжить род, так тут без женщины не обойтись – и каким же еще, позвольте спросить, образом сумел бы тот самый исторический Дурак произвести на свет ту самую ветвь, на которой торчит подобно сучку наш достопочтенный Йорик, этот архиерейский нос, описанный столь малоприемлемым для нас Тристрамом? Безусловно, другого способа нет! Не думаю, что для того, чтобы признать истинность ЭТОГО утверждения, нужно рыться в древних пергаментах… Бог ты мой, как же звали ее?! Вот тут, сэр, вам придется поверить мне на слово. Что вас так удивляет? Черт возьми, неужели, по-вашему, Офелия было такое уж редкое имя – это в стране-то, где мужчин называли Амлетусами, Горвендами и так далее?.. Ну да, уж конечно, и Йориками. Нет слов. Однако продолжим.
Йорик женился на Офелии. У них родился ребенок. И оставим споры на эту тему.
* * *
Офелия была вдвое моложе мужа и вдвое его красивее, а все случившееся в дальнейшем есть производная от того, что одно разделилось, а другое умножилось. В итоге мы получили арифметическую трагедию. Печальный рассказ, в самый раз для юдоли глубокой печали.
Как же могло так случиться, чтобы такой бутончик достался седому старому дураку? Листы пергамента шевелит сквозняк. Это дыхание Офелии. Запах гнили распространяется по всему Датскому королевству, по нему разливается вонь остывшей крысиной печени, жабьей мочи, высокопоставленных дураков, гнилых зубов и гангрены, вспоротых животов, жженой ведьминской плоти, сточных канав, уверений политиков; Дания дышит могилами, падалью, а также парами крепких рассолов из Вельзебулькающих бочонков в распахнутой Преисподней. Потому всякий раз, когда это хрупкое создание, это юное совершенство, при взгляде на кое от умиления увлажнялись глаза не у одного мужчины, раскрывало, набравшись храбрости, рот, пространство вокруг нее немедленно пустело в радиусе футов этак на пятьдесят. И наш бедный Дурак дошагал до венца беспрепятственно, получив таким образом ту жену, какую ему уготовила судьба.
Когда он за ней ухаживал, то зажимал нос деревянной прищепкой. А в день свадьбы любивший шута король заботливо преподнес ему в подарок серебряные пробочки искусной работы, чтобы зажимать нос. Вот так все и произошло: сначала прищепили, потом заткнули: и вид у него, у влюбленного Дурака, стал вполне соответствующий, то есть дурацкий.
С этим разобрались.
(Входит принц, маленький Амлетус, в руках держит хлыстик для верховой езды.)
* * *
На сцене бедная спальня в замке Эльсинор. В постели крепко спят Йорик с супругой. Возле постели на стуле лежат небрежно брошенные колпак, колокольчики, пестрое платье и прочие шутовские принадлежности. Где-то неподалеку тихо дышит во сне ребенок. Теперь представьте себе такую картину: маленький Гамлет на цыпочках подкрадывается к хозяину спальни, замирает, приседает и в один прыжок взлетает тому на шею! И тогда:
Йор. (проснувшись): О-о-о, а-а-а! Что за подлец Пелионов, исчадие Оссы, уселся на шею, мне сон перебив?
…Тут я перебью себя сам, поскольку вдруг заметил некую противоестественность сей реплики, ибо в самом деле, действительно ли способен мужчина, разбуженный посреди ночи,
