Книга Старше - Дженнифер Хартманн

Я не была ни другом, ни членом семьи, и уж точно не была его девушкой. Я была всего лишь наивной девчонкой, не достигшей совершеннолетия, которая полгода назад солгала ему и испортила вечер.

Рид вздохнул, наблюдая за тем, как кассир проносит перед сканером товар за товаром, а сумма все увеличивается.

— Полагаю, мы уладим все по старинке.

Я посмотрела на него, одновременно грызя ноготь.

— Это как?

— «Камень, ножницы, бумага».

Мои глаза загорелись, но я сдержала улыбку.

— Хорошо.

— Хорошо.

Наши руки заняли свои позиции, и я попыталась придумать стратегию.

Раз, два…

Я уже собиралась сделать кулак для камня, думая, что он сделает «ножницы», но в последнюю минуту усомнилась, не думает ли он о том же.

Я показала «бумагу».

Он показал «камень».

Я выиграла.

— Поворот сюжета. — Я накрыла его кулак своей ладонью, стараясь не обращать внимания на ощущение тепла от его кожи. — Я выиграла.

— Полагаю, что все по-честному.

Я посмотрела на общую сумму, которая продолжала расти, и внутри у меня все сжалось от беспокойства. К счастью, Вселенная избавила меня от унижения, и цифра замерла на отметке 47,22 доллара. Я облегченно вздохнула и протянула кассиру свою смятую пятидесятидолларовую купюру, пока другой продавец упаковывал товары.

Рид заплатил за Косточку и вышел за мной из магазина после того, как мы оставили свои тележки.

Морозный воздух ворвался в мои легкие, с темного неба падали крупные снежинки. Я остановилась перед пешеходным переходом и почувствовала, как Рид провел рукой по моему объемному пальто. Мой подбородок приподнялся, наши глаза встретились на мгновение, которое показалось мне одновременно и слишком долгим, и слишком коротким. Между нами искрило, и вскоре я начала задыхаться в своем пальто. Было девять градусов тепла4, а я вспотела.

И тут я кое-что вспомнила.

— О! Я взяла тебе это. — Повесив пакеты с покупками на запястье, я сунула руку в один из них и вытащила коробку с хлопьями. — Вот. Я заметила, что ты на нее смотрел.

Он уставился на коробку, нахмурив брови, затем перевел взгляд на мое лицо.

— Тебе не нужно было этого делать.

Я пожала плечами, сложив губы в небольшую улыбку.

— Мне захотелось.

— Спасибо. — Это слово прозвучало как шепот, когда он осторожно взял коробку и сунул ее в пластиковый пакет. — Я ценю это.

Я посмотрела на него в последний раз, упиваясь его заросшим щетиной подбородком, прядями темных волос, выбивающимися из-под шапки, и его светлыми-светлыми глазами, искрящимися зеленью и благодарностью.

Кивнув, я отвернулась, слегка помахав рукой, и притворилась, что это из-за холода у меня перехватило дыхание, а не из-за грусти при мысли о том, что я больше никогда его не увижу.

Я не успела отойти далеко, когда до моих ушей донесся его голос.

— Галлея, — окликнул он, когда я с тремя пакетами продуктов шла через парковку, и ледяной ветер хлестал меня по лицу.

Я повернулась к нему.

Я смотрела на него, стоящего в кожаной куртке и шерстяной шапке, держащего в руках свой странный пакет, в котором была коробка с праздничными рисовыми хлопьями и игрушка, предназначенная для девушки, которая не была мной.

Он улыбнулся, прежде чем сделать шаг назад и уйти.

— Счастливого Рождества.

Я не успела вымолвить ни слова в ответ, как он исчез в холодной черной ночи.

Но я все равно произнесла это, надеясь, что он каким-то образом меня услышит.

— С Рождеством, Рид.

— Мама. — Я толкнула ее ладонью в плечо, но она даже не пошевелилась. — Мама, проснись.

Было всего семь часов, но в том, что она отключилась до ужина, не было ничего необычного. Я вздохнула, обводя взглядом темную комнату, окна которой были занавешены рваными одеялами, прикрепленными к карнизам пластиковыми зажимами для пакетов. Ее растрепанные волосы рассыпались веером по некогда белой подушке, которая теперь была такого же цвета, как моя кузина Лиззи, которая прошлым летом родилась с желтухой.

Глупо было надеяться, что мама поставит меня на первое место в канун Рождества. Конечно, я была ее дочерью, но пустая бутылка джина, лежащая рядом с ней, была гораздо ценнее ребенка, которого она родила и обещала защищать. Я должна была этого ожидать. Праздники, звон колокольчиков и семейные традиции всегда будут второстепенны по сравнению с этим алкогольным отупением.

Иногда я завидовала, что маме удается так легко от всего отстраниться. Наверняка она большую часть жизни провела в мире грез, а я вынуждена была выживать в этом мире.

Я еще раз попыталась вывести ее из алкогольной комы.

— Мама, — позвала я, стараясь перекричать жужжание ржавого вентилятора в углу захламленной комнаты. — Мама, пожалуйста… — Голос дрогнул, когда на глаза навернулись слезы. — Это же Рождество.

Это не имело значения.

Я не имела значения.

Смирившись с поражением, я наконец отошла от кровати, бросив на маму последний взгляд. Она казалась тенью под грязными, потрепанными одеялами, из ее горла вырывался тихий храп, свидетельствующий о том, что алкоголь не забрал ее навсегда.

Я выскользнула из комнаты и закрыла дверь. В нашем крошечном домике пахло сосной, благодаря единственной свече, которую я нашла в одном из шкафов и которую зажгла зажигалкой «Zippo», в надежде поднять себе настроение и заманить маму на кухню.

Не повезло.

Подойдя к стойке в пушистых носках с изображением лягушек в шапочках Санта-Клауса, я задула свечу, убрала грязную посуду и пустые упаковки и удалилась по коридору в свою спальню с тарелкой вареников. Они блестели от масла, пока я сидела, скрестив ноги, на кровати и смахивала слезы.

Розовые стены, увешанные постерами и вырезками из журналов, были моей единственной компанией в эту ночь, которая должна была стать самой волшебной в году. Отца еще не было дома, и я полагала, что если сегодня и случится что-то хорошее, так это то, что я смогу избежать ругани или порки.

Я включила праздничную радиостанцию и позволила Бингу Кросби исполнить серенаду о моих печалях.

Еда была вкусной.

На душе у меня было одиноко.

Я представила, как Тара и ее мама сидят перед камином, потягивают горячее какао и обсуждают, как они справляли Рождество в прошлые годы.

Я представила, как Рид и его девушка открывают подарки у елки, и безымянная девушка прижимает Косточку к груди со слезами радости на глазах.

Мне хотелось, чтобы ночной холод проникал только сквозь мое покрытое льдом оконное стекло, но зима всегда находила душевные трещины и пробирала меня до костей. Мне всегда было холодно.