– Да уж. Это как-то слишком.
– Вот и нет. Это было изысканно.
– Какое мерзкое слово – «изысканно». – Я притворяюсь, что меня сейчас стошнит.
– Нормальное слово, – возражает Кэтлин. – И не вижу ничего плохого в том, что парень нами интересуется.
– Не нами. Тобой, – уточняю я.
– Справедливости ради, это ты своим молчанием вынуждаешь меня с ним болтать.
– Я не завидую, – вздыхаю я. – А не говорю с ним потому, что он мне не слишком нравится.
– Тогда оставайся с Чарли и прочими.
Я снова делаю вид, что меня сейчас стошнит. Но теперь это притворная тошнота с оттенком грусти. Тошнота от моих собственных ограничений. Тошнота, мешающая мне жить, ведь все, о чем я мечтаю, – быть нормальной девушкой, которая может поддержать разговор и завести друзей.
Когда мы заходим в класс, сестра первым делом проверяет телефон.
А я слушаю учителя, пишу конспект и стараюсь не беспокоиться о вещах, которые вряд ли случатся. Лучше сосредоточиться на том, в чем я разбираюсь.
Календула
(для гармонии и от шрамов)
На дворе бледный осенний день, ясное небо и пронизывающий ветер, который нагло забирался под зеленый шерстяной свитер, пока я собирала мяту, чтобы сложить ее в кувшин. Я была ему даже благодарна. Холод замечательно отвлекал от мыслей о Кэтлин, утром она разбудила меня жизнерадостным: «Доброе утро, Мэдди. Хочешь кофе? А мне приснился эротический сон про Лона. Значит, слушай».
И пересказала. В подробностях.
Моя сестра – худший человек на свете, и я бы с удовольствием проспала сто лет, только бы не знать про ее сон. Мне не по себе от мысли, что она начнет с кем-то встречаться. Не хочу, чтобы Кэтлин обзаводилась страховочным тросом – сейчас она должна быть этим тросом для меня. Мне нужна помощь, чтобы наладить контакт с крохотной группой местных. Странно, что их так мало. Разве люди в деревнях не должны держаться вместе и знать друг о друге все? Хотя полагаю, о нас-то они уже все знают.
А вот мы о них – ничего.
К Маму все время приходят посетители с заплаканными глазами и таинственными коробками. Думаю, за это они ей и платят. За то, что она хранит их грязные местечковые секреты, как гаденький священник. Вчера я видела, как ей вручили пухлый коричневый конверт, будто битком набитый сухими листьями. Прежде чем затолкать его в карман, Маму бросила сердитый взгляд в мою сторону. Я наблюдала за ней из окна башни, она никак не могла меня заметить. И дело не в том, что у Маму по жизни недовольное выражение лица. Она просто зыркала по сторонам на случай, если кто-то подсматривает. Словно боялась, что люди хоть на секунду забудут свое место.
За сегодня Кэтлин упомянула Лона уже восемнадцать раз. Я начала считать после пятого. Еще они регулярно обменивались сообщениями. А я пока не ответила ни на одно.
«Привет, Мэдди. Это Лон. Теперь у тебя тоже есть мой номер».
И три улыбающихся смайлика.
Я не доверяю тем, кто много улыбается. Они либо слишком счастливы, либо врут. Я рада, что Лону хватило здравого смысла не соваться в мои сны и выступать в роли спасителя. Хотя благодарить стоит не его, а мое чудесное рассудительное подсознание, которое умеет держать себя в руках и не сходить с ума по едва знакомому парню. Я вообще не понимаю, в чем прикол этих увлечений. Есть люди, с которыми мне нравится общаться; есть те, от которых я буду держаться подальше. Есть люди, которые пахнут лучше, чем другие. Но я все равно предпочту провести время с книгой или потратить его на жалобы по поводу и без. И это прекрасно, у всех разный уровень сексуальной активности. Меня данная область человеческих отношений скорее пугает, я вижу в ней лишь дополнительное пространство для провала. Когда тебя влечет к человеку, мозг выделяет всякие химические вещества. Ты теряешь сон и аппетит. Сердце бьется чаще, и ты испытываешь нечто, похожее на приступ паники.
Кэтлин ничуть не возражает. Напротив, она хочет закружиться в вихре чувств, упасть и сгореть. Но гореть не очень-то приятно. И падать тоже. Иногда люди умирают от страха, пока летят вниз.
Большую часть дня я наблюдаю за тем, как Кэтлин носится по замку в пиджаке от смокинга, найденном на чердаке. Она вечно что-нибудь там находит. Отец Брайана накупил уйму всего на распродажах, которые устраивали наследники, и потому в его замке полно коробок со всяким старьем. Брайан говорит, он понятия не имеет, что в них лежит. И голос у него при этом делается глубже и напряженнее, как всегда, когда он вспоминает отца. Их отношения явно были далеки от идеала. Брайану повезло, что в конце концов он встретил нашу маму. Нам с ним тоже повезло, хотя бы потому, что теперь Кэтлин живет на блошином рынке и может брать все что хочет.
А Кэтлин тем временем ворчит, что никто из школы ей не написал. Ее даже ни в одну группу не добавили.
– Даже Лейла! – стонет она, как будто всем на свете известно, что хуже Лейлы человека не найти. – А ведь она прислуга.
– Лейла – нормальная девчонка, – отвечаю я. – И она на нас не работает. Ее отец – садовник Брайана. Это разные вещи.
Кэтлин не помешало бы пересмотреть свое отношение к привилегиям. Мы в замке без году неделя. К чему это «она прислуга»? Мне претит мысль о том, что люди будут приветливы с нами только потому, что наш отчим богат. Нет, они должны быть с нами приветливы, потому что Кэтлин на редкость харизматична, а я околачиваюсь рядом с ней. Вот как это работает. Во всяком случае, работало.
Вместо того чтобы рыться в коробках с антиквариатом, я занимаюсь слежкой за старухами. Точнее, за одной конкретной старухой. Всякий раз, когда я заглядываю в теплицу, чтобы проведать растения, я натыкаюсь на Маму, которая мрачной тенью маячит в саду. Я выдавливаю из себя неловкое: «Привет», а она кивает, если есть настроение. У меня от нее мурашки. Может, аллергия? Кто знает. Пожалуй, аллергия на старуху – не самое странное по сравнению с остальным. Я почти уверена, что слышала, как Маму называет ворона Бобом и кормит его кусками сырого мяса. А ворон сперва трогает мясо толстым языком, потом заглатывает и громко каркает в знак благодарности. Я сама до конца не понимаю, почему решила за ней следить. Представьте, что у вас на лице вскочил большой прыщ. Вы ненавидите его всем своим существом, но пальцы к нему так и тянутся. Чтобы надавить, чтобы стало больно.
Чтобы снова испытать отвращение. Так вот, Маму – огромный прыщ на моей жизни в Баллифране. И мне нужно либо перестать его тыкать, либо найти хороший консилер.
Что ж, по крайней мере тут есть библиотека, где Кэтлин может упасть на кушетку с громким вздохом, полным экзистенциальной тоски.
