так еще происходило это под коньяк и боржоми, от чего сегодняшнее пробуждение было дежа вю вчерашнего. Давно он так не напивался, да еще два вечера подряд.
Холодный душ и крепкий чай привели его в более нормальное состояние. Хотелось верить, что на дворе не 1937 год и даже не 1975, а он не еврей, за что ж его расстреливать или изгонять из страны?
Нет, он не переполнял мочевой пузырь со страха. Романов мало боялся с тех пор, как ему исполнилось десять. А уж после тридцати боятся было совсем смешно. Как-то гадко все было. Словно ему предстояло окунуть руки в дерьмо перед «обчеством». И стыдно перед теми, кто за него пострадает.
День прошел как сон пустой…
Он то бесцельно смотрел в комп, пытаясь из себя что-то выжать, то шатался по однокомнатной квартире.
Настроение еще более ухудшилось, как только в очередной раз загудел фон. Надо было его вообще отключить. Зарефлексировал вчера, подумает народ, струсил. Прямо как любимая им Англия — заварит кашу, а потом прячется на своем острове. Плюнул бы на все и радовался жизни.
А теперь что делать? Пришлось изобразить приличествующее лицо — мужественное, стойкое борца за правду до последней капли крови. Желательно бы только чужой.
Номер фона оказался незнакомым. Можно бы было проследить по трансследу, но ему не захотелось ломать голову, да и не очень он в инфотехнологиях разбирался. Сейчас увидит, кто осмелился позвонить ослушнику.
Лицо оказалось тоже неизвестным. Поначалу он удивился. А потом Дмитрию Сергеевичу оно показалось по выражению и блеску глаз знакомым. И почему знакомым он понял с первых слов.
— Я не буду представляться, из какой организации, — приветливо сказал звонивший, — подполковник Селезнев, ваш куратор.
Дмитрий Сергеевич стиснул зубы. Он и не предполагал, что в их цивилизованное время, стоит ляпнуть слово, так сразу тебе звонят чекисты. Как стервятники, ей Богу, быстро запах падали почувствовали. Да еще слово-то какое придумали — куратор.
— Вы только не думайте ничего плохого, Дмитрий Сергеевич, — попросил человек из органов. — Ни арестовывать вас, ни устраивать за вами слежку никто не собирается. Мы ж цивилизованные люди. Даже дело на вас еще не открыли.
Вот как — даже дело…
— Когда и куда явиться? — деловито поинтересовался Дмитрий Сергеевич.
— Нервы на месте, — констатировал Селезнев, — как хотите. Хотя в нашу епархию вам еще не следует появляться. Зачем?
Знаете, за вами будет носиться хвост из журналистов. Он и сейчас уже болтается, нам пришлось отсечь несколько человек от вашей квартиры. А уж фон ваш осаждают, как только он не сгорел. Так что с вас даже причитается за спокойную жизнь. Иначе бы ни одной минутки без звонка не было.
Вот как! Дмитрий Сергеевич удивился его заботе, а потом снова удивился, но по другому поводу. Как он не понял — действительно запахло жареным, а его еще не один журналюга не поймал. Это тоже стервятники, хотя и другого рода. Что ж он раньше не понял, что уже под колпаком.
— Давайте так, — задумчиво сказал Селезнев, — если у меня к вам будут вопросы, или у вас ко мне, созвонимся и встретимся где-нибудь на улице. Не возражаете?
— А если я возражу? — решил поставить задачку органам Дмитрий Сергеевич.
— Да вы шутник, право слово, — обрадовался за него Селезнев. — Ладно, кланяюсь, но не прощаюсь, вы мне нужны будете, скорее всего, уже сегодня.
Не дурите только, — попросил напоследок подполковник, — смертной казни у нас нет, каторги тоже, так что беспокоиться не о чем. Максимум — комфортабельное жилье со всеми удобствами и несколькими коллегами для веселья на несколько лет за казенный счет.
Фон погас. Хороший психологический пассаж выдал Селезнев. Смертной казни у них действительно в стране нет. Как же ему повезло!
Романов усмехнулся. Не перекусить ли ему «на радостях»?
Едва он успел дойти до кухни, чтобы поставить чайник на плиту, как фон снова загудел. Прости Господи, иной раз единожды за месяц позвонят, да и то номером ошибаются. А тут колпак навесили, и то прорываются.
Звонил Щукин. Заведующий осунулся, скулы заострились. Дмитрий Сергеевич почувствовал себя виноватым. М-да, Романов, бесстыдная ты сволочь, как людей подставляешь.
— Я, как понимаешь, не с добрыми новостями, — грустно сказал Щукин.
— Да мне уж звонил директор, — вяло ответствовал Дмитрий Сергеевич, — получил строгача.
— Это еще не все.
Щукин замолчал, не договаривая.
— Увольнение, — понял Дмитрий Сергеевич.
— На директора очень давят, — пояснил Николай Аркадьевич, — сильно давят, я бы уже сломался. Он сейчас, несмотря на вечер, поехал в президиум академии наук, оттуда позвонил мне по разным там делам. А тебе просил передать, что если институт выживет, то через некоторое время попытается вернуть. А пока никак. Ты ныне прокаженный, от тебя одни проблемы. Так что одевай рубище с колокольчиком, как в средневековье.
Спасибо и на этом.
— Надеюсь, что статья увольнения не страшная.
— По собственному желанию.
Спасибо еще раз. Молодец у них начальник.
— Когда заехать, написать заявление?
— Не зачем, — Щукин помолчал, пояснил, — ты же писал уже, забыл? Дату только поставлю и все.
Дмитрий Сергеевич чуть не стукнул себя по лбу. Конечно же, однажды, год назад, он разругался с Щукиным и сгоряча написал бумажку с просьбой отпустить его на все четыре стороны. Потом они помирились, но заявление у завсектора осталось.
— Ну, давай, что ли, — по-своему понял его молчание Николай Аркадьевич. — Не падай духом. Я вон сейчас тоже буду готовиться к аутодафе — к нам на днях прибудет комиссия по проверке работы института. Итог ее работы понятен уже сегодня.
Щукин кивнул и отключился.
М-да, жалко Щукина. Он крепко выпил, а у заведующего похмелье. Впрочем, судя по всему, ему уже не долго осталось заведовать. Слишком близко к эпицентру взрыва Николай Аркадьевич находился, чтобы уцелеть. Ничего не поделаешь, радиация политических флуктуаций.
Шаркая старыми шлепанцами, он пошел на кухню пить чай. Хватит жрать коньяк.
Последующие дни были похожи как один. Периодически звонил Селезнев, задавая дурацкие вопросы. По его намекам становилось ясным, что петля на шее затягивается все туже и что скоро, очень может быть, на него будет готов приговор суда. А может, и без суда обойдутся. Так сказать, особым совещанием, как бы оно не называлось. Очень мило.
Заработало «обчество». По телевизору он увидел, как
