С замужеством у нее ничего не вышло, может быть, еще и потому,что была от рождения робкого характера, не могла собою увлечь, и один ухажербросил ее за то, что была слишком молчалива, другому показалась чересчурразговорчивой, третий добивался от нее, чтобы согласилась на то, чего домогалсяон до расписки, и обиделся, что она ему не поверила, четвертому поверила, такон посчитал, что слишком легко согласилась.
А женихов-то и сразу было немного, а чем дальше, тем меньшеих становилось, таяли, как снег на ладони. Кто женился, кто ушел в армию и невернулся, а для тех, которые подрастали, своих девчонок хватало. Так вот иполучилось, что Нюра осталась одна.
Одиночество наложило особый отпечаток на ее жизнь. Взятьхотя бы ее отношения со скотиной. У других, скажем, корова – это корова. Еекормят, доят, выгоняют в стадо, и все. А Нюра за своей коровой ухаживала,чистила ее, выбирала из шкуры колючки. И разговаривала с ней ласково, как счеловеком, и делилась, если было что-нибудь вкусное (когда кусок сахару даст,когда пирожок), потому и корова к ней относилась тоже как человек к человеку.Стадо в деревню пригонят, она от всех оторвется и бежит со всех ног бегом кдому – соскучилась, значит. И играет с хозяйкой. Так ее рогом подденет, будтовсерьез, а на самом деле легонько, шутя. Но если заметит, что кто-нибудь хочетНюру обидеть, то тут уже не играет, а глаза кровью нальет, голову опустит иидет на обидчика – берегись!
А кабан Борька, тот и вовсе бегал за Нюрой, как собака. Нюраоколо двух лет назад взяла его в колхозе маленьким трехдневным поросенком,рассчитывая со временем зарезать. А поросенок попался чахленький, много болел.Нюра за ним тоже ухаживала, как за ребеночком. Кормила из соски молоком, клалана живот грелку, купала в корыте с мылом, повязывала платочком и укладывала ссобой в постель. Выходила, а когда он подрос, не решилась зарезать. Так он ижил у нее вместо собаки, худой, грязный, носился по двору, гонял кур, провожалНюру, когда она шла на почту, и встречал, когда возвращалась. А уж визгу-тобыло и радости, когда она возвращалась, на всю деревню.
Даже куры были у нее не такие, как у других. Сядет Нюра накрылечке, а они уже тут как тут. Которая на плечо заберется, которая – наголову, и сидят, как на насесте, не шелохнутся. И Нюра не шевелится, боитсяспугнуть. В деревне из-за этого над Нюрой многие посмеивались, а она и необижалась, но думала, что, попади ей какой-нибудь человек, пусть хотьнекрасивый и не очень умный, лишь бы хороший и к ней бы хорошо относился, а ужона тоже не осталась бы в долгу, раскрылась бы перед ним всей душой. И вот сейчасвпереди нее шел по борозде, взмахивая тяпкой, маленького роста человек ввоенной форме, с красными ушами, торчащими из-под пилотки. Кто он, этотчеловек, чего хочет? Может, только время провести от скуки, а может, и нет, ктоего знает. Сразу не угадаешь.
Летний день какой ни длинный, а и он подошел к концу.Заметно стало движение воздуха, потянуло от речки Тёпы прохладой, большоекрасное солнце, перерезанное надвое перистым облачком, коснулось краем дымногогоризонта. Замычала на другом конце деревни скотина, и Нюра, оставив Чонкина наогороде, побежала встречать свою Красавку. По дороге сошлась с Нинкой Курзовой,она шла с длинным прутом, тоже встречала корову. Пошли рядом.
– Ну как, картошку окучила? – спросила Нинка явно с ехидцей,уж вся деревня, конечно, обратила внимание, что Нюра на огороде работала неодна.
– Еще немного осталось, – сказала Нюра.
– Теперь-то с помощником легче, – подмигнула Нинка.
– Да уж, конечно, в четыре-то руки, – сказала Нюра ипокраснела.
– Парень хоть хороший? – деловито осведомилась Нинка.
– Да кто его знает. – Нюра пожала плечами. – С первого разунешто разберешь. Росточку маленького, но так, видать, работящий. Как пошел стяпкой вдоль борозды, так я за ним угнаться никак не могу.
– Ну-ну, – одобрила Нинка. – А звать-то как?
– Иваном, – гордо поведала Нюра, как будто имя былоособенное.
– Холостой?
– А я и не спросила.
– Зря. Сразу спрашивать надо.
– Да вроде неудобно сразу-то.
– Напрямки неудобно, – убежденно ответила Нинка, – а так,вроде к слову, можно. Хотя все равно соврет.
– А на что ему врать?
– Как не врать, – сказала Нинка. – Вся наша жизнь состоит изтого, что мужики врут, а бабы верят. А этот еще и военный. Ему лишь бы времяпровести, да и все. А ты его так попытай, а еще постарайся и в документзаглянуть, хотя в ихних документах тож ничего может не быть, это не паспорт.
– Выходит, безвыходное положение? – спросила Нюра.
– Выходит, так.
– А я ему почему-то верю, – сказала Нюра. – Не похоже, чтобврал.
– Если веришь, дело твое, – равнодушно сказала Нинка, – но яб на твоем месте его раньше время до себя не допускала.
– А кто ж допускает? – смутилась Нюра.
– А я не говорю, что допускаешь, а можешь допустить. А они,мужики, да еще военные, у их привычка такая – свое дело справит, а потом надтобой же и посмеется.
Тут Нинка отскочила к забору, потому что на дорогепоказалась Красавка, которая галопом неслась по деревне, а за ней, не отставая,бежала маленькая собачонка и отчаянно тявкала. Красавка неслась прямо на Нюру стакой скоростью, что казалось, никакая сила ее теперь не остановит, но передсамой Нюрой остановилась как вкопанная.
– Вот сатана какая, – испуганно сказала Нинка. – Гляди,Нюрка, кабы не вздела она тебя на рога.
– Ничего, меня не взденет, – сказала Нюра уверенно ипочесала Красавке лоб между рогами. Та запыхалась от быстрого бега и дышалашумно, широко раздувая ноздри.
– А моей заразы что-то не видать, – сказала Нинка. – Побегу,как бы в огород к кому не залезла. Заходи болтаться, – как всегда, пригласилаона. – Песни попоем, посмеемся.
И пошла дальше, помахивая хворостиной.
На обратном пути Нюра забежала к бабе Дуне и купила у нее поллитровочкусамогону. Она боялась, что баба Дуня начнет расспрашивать, для чего самогон, ипридумала сказать, что будто должен приехать отец. Но баба Дуня сама уженапробовалась своего зелья до того, что ей все было неинтересно.
Когда Нюра подоила корову и вышла на крыльцо, Чонкинзакончил уже последнюю грядку и сидел на траве, курил.
– Устали? – спросила Нюра.
– Плевать, – сказал Чонкин. – Мне эта работа только дляразвлечения.
