поклялись на месте не дотрагиваться больше до моих протеже.
В тот же день мне пришлось пройти и в третью роту, куда одновременно с братом поступил мой маленький кузен. Там также вызванным мною «майорам» я просто показал кулак и обещал их «измотать, как цуциков», если… впрочем, им, как более опытным, говорить много не пришлось — они меня поняли с полуслова…
В России брату кадетского корпуса окончить не довелось. Революция, а затем гражданская война на юге положили конец крепко налаженной кадетской жизни. Воспитанником шестого класса с двумя своими приятелями, когда-то доверчиво прижимавшимися к моему колену и излагавшими свои детские обиды, он поступил в Добровольческую армию. Брат, служивший вольноопределяющимся в лейб-гвардии Конном полку, был дважды ранен и выехал в Константинополь в конвое генерала Врангеля, оба же его друга погибли в Крыму, защищая от красных последнюю пядь русской земли.
Окончив в Югославии Донской кадетский корпус и университет в Загребе, Женя состоял агрономом на правительственной службе, когда началась война с немцами. При приближении красных он снова поступил в армию, и дальнейшая его судьба неизвестна.
Он и его маленькие друзья, когда-то бывшие кадетики-малютки, как и их старшие товарищи, отцы и деды, честно выполнили свой долг перед Родиной до конца.
ЗАБАВНИКИ И ГЕРОИ
Однажды, вскоре после Рождества, в помещениях второй роты в совершенно необычайный час затрубила труба корпусного горниста. Не успели мы спросить офицера, дежурившего по роте, что это Значит, как из коридора донеслась его команда: «Строиться в ротной зале!»
Одна уже эта команда показывала, что случилось нечто необычайное и торжественное, так как обычно рота строилась в коридоре. Едва она замерла по команде «Смирно!», как из боковых дверей вышел в полном составе корпусной оркестр, ставший на правом фланге, а за ним группой из дежурной комнаты появились все отделенные офицеры, также ставшие в строй на свои места.
К замершей роте из коридора появился, важно ступая, как всегда, наш ротный командир — полковник Анохин. Казак-донец по происхождению, он представлял собой маленького пузатого человека с глазами навыкате и пушистыми серыми усами. Его три дочери в противоположность отцу огромные, могучие брюнетки ходили в корпусную церковь, и в них «по традиции» был влюблен весь корпус. Человек очень добрый, Анохин искренне любил кадет и был большим любителем всяких торжеств.
Поздоровавшись с ротой, Пуп, как мы его непочтительно называли между собой, обратился к нам с речью. Красноречием он не отличался, и потому его обращение к нам больше состояло из коротких отрывистых фраз, в которые Анохин вкладывал обыкновенно всем известные истины, что добродетель должна торжествовать, а порок должен быть наказан.
После речи он вызвал из строя какого-то малыша третьего класса, приговоренного педагогическим советом к суровому наказанию — снятию погон. Наказание это практиковалось в корпусе только в младших трех классах и полагалось лишь за проступки пакостные и предосудительные.
Сообщив о приговоре плакавшему преступнику, Пуп величественно указал на него пальцем, причем из-за строя немедленно вывернулся крохотный ротный портной по кличке Иртыш и огромными портняжными ножницами срезал у взвывшего от этой операции кадетика погоны. Затем обесчещенный таким манером «младенец» был отправлен на левый фланг роты, позади которой и должен был ходить до отбытия им срока наказания.
После этой неприятной экзекуции, всегда тяжело действовавшей на кадет, с детства привыкших считать погоны эмблемой чести, полковник Анохин сделал многозначительную паузу, отступил на два шага назад и, выпятив колесом грудь, повышенным голосом скомандовал:
— Кадет Греков! Два шага вперед, марш!
Из строя вышел и замер перед нами и начальством маленький белоголовый кадетик.
— А теперь, господа, — не спадая со своего торжественного тона и лишь подняв его на две октавы, продолжал ротный, — вместо вашего товарища, наказанного тяжким для всякого военного наказанием… д-да, именно тяжким!., вы видите перед собой… кадета, совершившего благородный и героический поступок с опасностью для собственной жизни. Сегодня я получил от черкасского окружного атамана Войска Донского письмо… в котором он извещает меня, что… кадет Греков на Рождестве, будучи в отпуску, спас в станице С-ой провалившегося под лед мальчика. В воздаяние его подвига… кадет Греков всемилостивейше награжден государем императором медалью за спасение погибающих!
Закончив свою речь, полковник вынул из кармана футляр с медалью и, приколов ее на грудь Грекова, обнял и поцеловал его.
— А теперь, — заговорил ротный снова, — «ура» в честь вашего товарища-героя!
Рота радостно и оглушительно заорала «ура», оркестр заиграл туш, а бедный маленький Греков, с медалью на груди, пунцовый от смущения, не знал, куда ему деваться.
Не успели нам скомандовать «Разойтись!», как сотни рук подняли Грекова, а кстати и полковника Анохина и по старому обычаю стали их качать до одурения под оглушительное, звенящее детскими голосами уже неофициальное «ура». Услышав эти радостные вопли, из других рот к нам прибежали делегаты и, узнав, в чем дело, помчались «домой» с новостью. За ужином в столовой, куда пришли все четыре роты корпуса, при нашем входе из-за столов загремело в честь Грекова новое, оглушительное под низкими сводами обеденного зала «ура» уже всем корпусом. Этому стихийному и благородному порыву радости за своего товарища, несмотря на то что ее выражение выходило за рамки корпусного порядка, не мешали ни улыбавшийся дежуривший в столовой ротный командир, ни один из четырех дежурных офицеров рот.
Награждение Грекова медалью имело тем же летом неожиданное и забавное продолжение. Лагеря корпуса находились верстах в пяти от Воронежа, в лесу, на берегу небольшой речки. Там, в деревянных бараках, жило ежегодно от июня до 15 августа около двух десятков кадет, не имевших почему-либо возможности провести летние каникулы дома.
В этом году вместе с другими остался в лагере кадет князь Шакро. А., веселый и милый грузин, на редкость компанейский парень и прекрасный, как и все кавказцы, товарищ. Хотя он был всего только в четвертом классе, но, неоднократно «зимуя» в одном и том же классе, имел на лице уже густую черную, как вороново крыло, растительность, выраставшую, по уверению кадет, через полчаса после бритья. Вместе с тем это был лихой кадетик, небольшого роста, но ловкий и прекрасно сложенный, обладавший веселым и беззаботным характером. С ним дружил его земляк, отчаянный храбрец абхазец Костя Лакорбай — на два года старше по классу и большой забавник.
И вот, скучая в лагере, за неимением других развлечений оба друга решили разыграть сцену «спасения погибающих». Для этого Костя должен был изобразить во время купания тонущего на глубоком месте, а Шакро «случайно» оказаться поблизости
