Мурашки по спине. Кажется, я начинаю к ним привыкать.
* * *
После ужасных событий позапрошлой весны, когда в деревне под названием Фукугахама я лицом к лицу столкнулся с отвратительным чудом – дозволенной насильственной смертью; когда закон будды Амиды на моих глазах уступил место иному, неведомому мне закону; когда я видел, как отнимают жизнь, и отнимал ее сам, не рискуя отправиться в ад, уступив свое тело убитому; когда я сражался стальным мечом, будто воин кровавого прошлого…
Самонадеянный глупец, я думал, что все повидал, все испытал. Чем меня теперь можно обескуражить? Сойди на землю будда Амида, я и глазом не моргну. Какое-то время после битвы при Фукугахаме я пребывал в сладкой уверенности, что сёгун вызовет меня в столицу. Приблизит, даст чин, облагодетельствует. «Рэйден-сан, – сказал великий господин Ода Кацунага, стоя над телами убитых, – мне интересно ваше мнение.» Сёгуну интересно мое мнение? Вне сомнений, это начало восхождения на вершину славы!
Время шло. Я ждал. Ждали мои отец и мать, знакомые и сослуживцы. Посыльного из столицы, отправленного по душу Торюмона Рэйдена, ждала, наверное, вся Акаяма, за исключением двух человек: старшего дознавателя Сэки Осаму и настоятеля Иссэна. Сперва я удивлялся такой их недальновидности, но вскоре удивление закончилось, и ожидание закончилось, верней, превратилось в болезненную зудящую занозу. Не выдержав, я отправился за ответами к настоятелю – обратиться к начальству я не рискнул, зная всю меру доброжелательности господина Сэки.
Почему, спросил я старого монаха. Почему? Сёгун забыл обо мне? Я недостоин высочайшей милости? Я чем-то провинился? По какой причине мои заслуги не оценены в должной мере?!
«Вы ни в чем не виноваты, Рэйден-сан, – с грустной улыбкой ответил святой Иссэн. – Ваши заслуги велики, вы достойны возвышения. Не думаю, что о вас забыли. О вас помнят, именно поэтому вы останетесь в Акаяме. Не ждите приглашения в столицу, его не будет.»
Но почему, возопил я. Что за напасть?!
«Вы имели несчастье видеть сёгуна в минуты его слабости. Видели его бегущим, видели осажденным. Слышали требования, выдвинутые дерзкими мятежниками покорителю варваров. Были свидетелем покушения на священную особу. Этого не прощают, Рэйден-сан. Если даже сам сёгун по молодости не придал этому значения, если он и намеревался послать за вами…»
Я внимал, затаив дыхание.
«Новый первый министр, господин Танидзаки, очень умен. Добавлю, что он еще и очень предусмотрителен. Ваше присутствие при дворе будет все время напоминать сёгуну о минутах слабости, помянутых мной. А главное, вы будете напоминать князьям и военачальникам, что сёгун – тоже человек. Одно покушение провалилось? Другое может увенчаться успехом. Третье, пятое, какое-нибудь. Фуккацу? О, желающие изыщут способ! Такое напоминание – уже вина, даже если вы не произнесете ни слова. В итоге первому министру придется убрать вас подальше любым доступным ему способом – например, обвинить в государственном преступлении и велеть вам покончить с собой. Вас также могут сослать на остров Девяти Смертей, с глаз долой. Первый министр благоволит к вам…»
Благоволит? Ход мыслей старика был мне недоступен.
«Конечно же, благоволит. Оставив вас в Акаяме, отвратив сёгуна от идеи вызвать вас ко двору, господин Танидзаки спасает вас от злой участи. Я бы на вашем месте молился за благополучие и долголетие первого министра. Я уверен, что все высказанные мной соображения господин Танидзаки не стал излагать сёгуну. Великий господин Кацунага обидчив и злопамятен. Сообразив, чему вы были свидетелем, сёгун из вашего покровителя легко бы стал вашим заклятым врагом. А у вас нет ни сил, ни возможностей, ни, извините, хитрости, чтобы биться с такими врагами…»
Это был отменный урок. С тех пор раз в месяц я возносил мольбы богам о благополучии и долголетии первого министра. А еще я радовался, что не полез спрашивать Сэки Осаму о гонцах из столицы. То, что монах высказал мне со всей возможной деликатностью, господин Сэки высказал бы совсем иначе, не щадя моей гордости и точно обозначив уровень умственных способностей дознавателя Рэйдена.
Гонца из столицы, если тот вдруг все-таки объявится, я теперь ждал со страхом, осознавая груз последствий. Гонец не явился, страх исчез. Я даже решил, что разучился бояться, став наконец истинным самураем. И вот страх вернулся.
«Как же я ее пришлю, господин, если она мертвая?»
В Фукугахаме я покинул Чистую Землю, вступив на территорию иного закона, древнего и вечно голодного. И вот сейчас я, кажется, вновь сделал шаг на территорию, чьи законы – тайна, опасность, ужас.
* * *
– Отчего умерла банщица Юко? Болезнь? Несчастный случай?
Хозяин наклонился ко мне, словно доверяя некий секрет:
– Покончила с собой, господин.
– По какой причине?
– Позор, господин. Не могла вынести.
– Рассказывай, – велел я.
Глава третья
Журавлиный Клин
1
Бабочка «мыльной страны»
У всех банщиц были особые клиенты.
Кояма Имори, смотритель зонтика при князе Сакамото, считался в Акаяме первым красавцем. Юноша в самой поре, он представлял из себя предмет воздыханий всех женщин города, да и кое-кого из мужчин, если по правде. Изящный, гибкий, с правильными чертами лица, образчик манер и воплощение благородства – говорили, что вечерами его кожа светится, а дыхание полнится ароматом лилий в любое время дня.
Кто бы спорил!
Когда Кояма Имори в первый раз посетил баню близ Большого Вороньего моста и отдался в ласковые руки Юко, день выдался пасмурным, но для господина Имори взошло солнце. С этого момента господин Имори зачастил в баню, как если бы трудился землекопом и ежедневно возился в грязи. Первые шесть визитов он щедро платил Юко за ее услуги, но потом явился грустный, долго молчал – и признался, что не в состоянии более оплачивать нежность и заботу молодой банщицы. Жалованье смотрителя зонтика скудное, Имори и так уже продал черепаховый гребень и две заколки, доставшиеся ему в наследство от покойной матушки, чтобы порадовать Юко подарками в предыдущие разы.
В таком случае, ответила Юко, прошу вас больше не приходить.
Господин Имори прочел стихи:
– Ах, для меня любовь – не горная тропинка В местах, не познанных доселе мной, И все равно, Какой полно тоской Мое блуждающее сердце!
Стихи, надо заметить, принадлежали не господину Имори, но вряд ли банщица была в состоянии определить их авторство на слух.
«Разве наши чувства только сделка? – добавил он. – Отчего бы нам не продолжить встречи вне банных стен? Я не могу встречаться с тобой у себя дома, этого не позволят ни мой престарелый родитель, ни старший брат, который заправляет всем в нашей усадьбе. Но я слыхал, что твою семью унес черный мор, оставив тебе в наследство вполне уютное гнездышко. Убоишься ли ты пересудов соседей, если наша страсть пылает ярче огня?!»
