— Просто посмотри в своей базе данных. Не надо мне адреса, просто скажи, что там есть рядом. Ну давай, я бы это для тебя сделала, — подлизывалась я.
— Абсолютно. Больше, чем уверена. Я видела распечатку своими глазами.
— Ну хорошо. Подожди секундочку, я проверю на компьютере, — мрачно сказала Стэйси.
Я услышала, как она нажала несколько клавиш.
— Он живет в Беверли-Хиллс, чуть восточнее торгового центра «Сенчури».
— Думаю, да, — сказала Стэйси.
— Это милый парк, — сказала я. — Руби он должен понравиться. Может, нам стоит пойти проверить.
— Я даже не собираюсь терять время на то, чтобы просить тебя быть осторожнее, Джулиет. Это ни к чему не приведет.
— Я осторожна. Я просто везу дочь в парк. Что в этом плохого?
Глава 5
Следующее утро выдалось теплым и прекрасным. Один из тех дней, когда вспоминаешь, что Лос-Анджелес — всего лишь пустыня, покрытая скоростными трассами и автостоянками. Свет был такой яркий, что глазам больно, но казалось, что он с тем же успехом может исходить и от белых линий на дороге, и с неба. Обычно я приветствовала такие дни сердитым взглядом и ворчанием: «Отлично, еще один прекрасный день. Кому он нужен?»
Но сегодня все иначе. На сегодня у нас планы. Мы с Руби водрузили на носы одинаковые фиолетовые очки, осторожно, стараясь не разбудить Питера, собрали ее ведерки и лопатки и отправились в парк Роксбери, чудесное место на юге Беверли-Хиллс, где много зеленой травы, игровых площадок, кортов для боччи[10]и баскетбола. Играющие там дети практически отражали демографическую карту района: в основном богатые белые ребятишки и немного детей иранцев и израильтян, преуспевших в торговле драгоценностями, кондиционерами или в кинобизнесе. Приехав, мы с Руби обнаружили игровую зону, набитую двухлетками.
Я бросила игрушки Руби в песочницу и устроила ее рядом с темноволосым мальчуганом, который катал бульдозер, и малышкой со светлыми хвостиками, которая пекла пирожки из песка. Руби с маленьким шеф-поваром немедленно завели разговор, а я направилась к лавочкам, довольная, что мой ребенок занят хотя бы на время.
Как во всех парках Лос-Анджелеса (и, может быть, других многонациональных городов), скамейки оказались четко разделены. Примерно половину заселяла коалиция разноцветных женщин — азиатки, латиносы, черные женщины с певучим карибским акцентом. Эти женщины оживленно болтали, делили пакетики с чипсами и сладости экзотического вида и останавливались только для того, чтобы подхватить падающего ребенка или заменить тех, кто толкает качели. Дети, за которыми они присматривали, были белыми, все без исключения.
Обитательницы остальных скамеек представляли лос-анджелесский эквивалент городских матрон, которых можно четко разделить на два вида. Первые, с идеально наманикюренными ногтями и тщательно осветленными волосами, выкрикивали предостережения своим маленьким Джорданам, Мэдисон и Александрам. Вторые — я предпочитаю думать о них как о «хипповых мамах» — точно так же тщательно наряжены в изобретательные лохмотья, художественно разодранные на коленях и локтях. Они носили «Мартенсы» и фланелевые рубашки, а их крики «Осторожно, качели!» адресованы мальчикам по имени Даллас и Скай и девочкам по имени Арабелла Мун. Я принадлежала к средней группе. Моя роба исключала меня из Первой лиги, но, поскольку я юрист, а не актриса, художник или дизайнер украшений, я оказалась недостаточно «клевой» для компании поклонниц альтернативной музыки.
Чтобы отыскать Морган ЛеКрон, у меня ушла всего минута. Она сидела на вершине большой горки и высокомерно осматривала детей, игравших внизу. У нее за спиной хныкал мальчик с волосами, как из пакли: была его очередь съезжать с горки. Внизу стояла женщина-азиатка средних лет. Она дико размахивала обеими руками, заклиная девочку спуститься.
— Морган, время идти вниз. Вниз, Морган. Другие дети тоже хотеть играть.
Морган женщину игнорировала.
Я подошла ближе и встала рядом с азиаткой, которой, очевидно, досталась неприятная работа нянчить избалованную принцессу ЛеКронов.
— Моя тоже так делает. Сводит меня с ума, — сказала я с улыбкой.
— Она никогда спускаться. Она идти вверх и сидеть. Я всегда ходить наверх и брать ее.
— Может, если вы ее там оставите, у нее не будет другого выбора, и ей придется съехать самой, — предположила я.
— Вы думать, это хорошо? — спросила женщина.
— Конечно. Я думаю, это сработает. Давайте отойдем вон к той скамейке и сядем. Она спустится.
Я проводила женщину к соседней скамейке, стоявшей в тени раскидистого дерева, и она села, явно довольная, что избавилась от яркого солнца.
— Меня зовут Джулиет, — сказала я и протянула руку. Она ее пожала.
— Я Мириам, но каждый звать меня Лола.
— Это значит — бабушка, — сказала я.
— Ты знать тагалог?[11]— удивилась она.
— На самом деле, нет. У моей дочери, Руби, есть подруга-филиппинка, и она зовет свою бабушку «Лола».
— Да. Лола значить «бабушка». Все мои детки звать меня Лола.
— Вы сидите только с Морган или с кем-то еще?
— Она моя только один сейчас, но она мне номер тринадцать. У меня еще шесть свой, — гордо сказала Лола.
Вспомнив о ее обязанностях, мы посмотрели вверх и увидели, как Морган, с развевающимися волосами и улыбкой до ушей, съезжает с горки.
— Хм. Это что-то я не видеть все время, — сказала Лола. — Она не любить улыбаться.
— Не любит? — спросила я. — С этим, наверное, трудно справляться.
— Я тебе что-то сказать: я много детей заботиться за своя жизнь. У меня шесть свой. Я быть няня много раз. Но этот дитя самый трудно. Я звать ее Амазона, она всегда толкать и бить другие дети. Она даже бить меня!
Лола покачала головой, очевидно, возмущенная отвратительным поведением Морган. Я тоже покачала головой и пробормотала что-то утешительное.
— Это ничего. Я ее все равно любить. Я любить все мой детки.
Лола откинулась на спинку скамейки.
— Который твой?
Я показала на Руби, которая все еще занималась своими делами в песочнице.
— Хороший красный волосы. Взял их у тебя, — сказала Лола.
Я улыбнулась:
