Я устроилась на диване и посадила Руби на колени. Лениво накручивая на пальцы ее локоны и напевая «Акуна Матата», я обдумывала следующий шаг. Детектив Карсвэлл не изменит свое отношение к делу только потому, что какая-то домохозяйка велела ему это сделать. Честно говоря, он, наверное, прав. Может, это вовсе не умышленное убийство, а скорее — в худшем случае — дорожное происшествие с летальным исходом, вождение в пьяном виде или неосторожная езда. Но прошлое Брюса ЛеКрона стоило расследования. И если полиция не собирается им заниматься, то это могу сделать я. В конце концов, этому меня учили, и у меня действительно хорошо получалось.
Только малая часть работы адвоката по уголовным делам заключается в танцах на судебном слушании и превращению свидетелей обвинения в дрожащие куски желе. Защитнику приходится строить свою версию случившегося, не версию полиции, и иногда даже не то, что случилось на самом деле, но, если возможно, сценарий, который позволит сделать заявление клиента, не признающего себя виновным, как минимум, похожим на правду. Это включает долгие часы, проведенные на месте преступления, опрос свидетелей, разговоры с членами семьи и многое другое. Если клиент осужден, то расследование должно быть еще глубже. Нужно собрать достаточно данных, чтобы убедить судью в наличии оснований для вынесения более мягкого приговора. Это полевые исследования, и мне всегда нравилась эта часть работы. И я не видела причины, по которой мне стоило отказаться от тренировки этой атрофировавшейся способности в память об Абигайль Хетэвей. В худшем случае, я ничего не найду. А возможно — всего лишь возможно — я найду то, что даст полиции причину рассматривать возможность преднамеренного убийства.
Час спустя, когда я все еще размышляла над следующим шагом, Руби дотанцевала до видеомагнитофона и нажала кнопку перемотки.
— Хочешь поиглать в поезда, мама? — спросила она.
Я вздохнула, уже утомленная перспективой игр с ребенком, начинающим ходить, и посмотрела на часы. Предстояло убить еще целый час, прежде чем, как я надеялась, в дверь войдет Питер и освободит меня от обязанностей ведущей шоу «А ну-ка, дети!»
— Почему ты не играешь одна, Руби?
Я взглянула на нее и увидела, как по щеке моей девочки стекает огромная слеза.
— Ты никогда не хочешь со мной иглать, — прошептала она.
— Конечно, хочу. Я с тобой все время играю, разве нет?
— Нет.
Я призадумалась. Она была права.
— Хорошо, солнышко, давай играть в поезда, — сказала я, выбрасывая из головы мысли о Брюсе ЛеКроне и несвоевременных смертях и опуская свое основательное тело на пол.
Руби приволокла пластиковую корзинку, набитую поездами и рельсами от «Брио». Питер с большой помпой принес в дом магнитную железную дорогу — это часть нашей кампании по забрасыванию Руби универсальными игрушками, а также игрушками для мальчиков. Она полюбила поезда с первого взгляда. Но, к ужасу Питера, ей было совсем неинтересно соединять рельсы и пускать по ним маленький поезд. Вместо этого она играла в «семью поездов». Вскоре все вагончики-дети лежали в постельках с жуткой простудой, и за ними ухаживали вагончики-мамы. Локомотив, выступающий в роли «поездового доктора», делал им уколы и давал таблетки. Эти игры приводили ее отца — обычно спокойного — в полное отчаяние. Однажды я даже услышала его вопль: «А они не могут просто тащить тяжелый груз?!»
Удерживая маленький тормозной вагончик на своем круглом животе, я сказала:
— Эй, Руби, посмотри, вагончик-детка застряла на вершине горы! Может поезд-мама ее спасти?
К тому времени, как Питер вернулся домой, мы играли уже почти час, и глаза у меня давно уже слипались. Что же со мной такое? Что не дает мне радоваться этим играм? Питер обожал играть с Руби. Я часто видела, как другие мамы играют со своими детьми. Я что, единственная, кто находит это катастрофически скучным?
Услышав, как открывается дверь гаража, мы с Руби примчались к парадной двери, словно пара золотистых ретриверов, которых оставили одних на весь день. Вошел Питер в спортивном костюме и помахал бумажным пакетом, из которого доносился самый дразнящий на свете аромат.
— Угадай, что, — сказал он.
— Что?! — крикнула Руби.
— Я пошел в спортзал, и угадай, что?
— Что?! — завопила она.
— Что рядом со спортзалом? — Питер кричал так же громко, как Руби.
— Что?!
На этот раз мне показалось, что из окон вылетят стекла.
Питер перешел на сценический шепот:
— Барбекю!
Мы с Питером отпраздновали розовую полоску в тесте на беременность, заказав пиццу, до краев набитую начинкой, и с тех пор не отступали от этой привычки. Хотя мы с Питером не совпадали в объемах до дюйма, его живот тоже потихоньку выдавался вперед. Я нашла, что это очень успокаивает. Последнее, что нужно шарообразной беременной женщине, — это лежащий рядом с ней в постели мужчина с животом, похожим на стиральную доску.
Мы наслаждались жареными ребрышками, опуская кусочки воздушного белого хлеба, который Руби называла «ватным хлебом», в соус барбекю. Наконец, когда наши желудки наполнились, а подбородки и пальцы покрылись жиром, Питер утащил Руби мыться и укладываться спать. Я подняла телефонную трубку. Стэйси оказалась именно там, где я надеялась ее застать в полвосьмого вечера. На работе.
— Привет.
— И тебе привет. Брюс ЛеКрон уже признался? — спросила она.
— Ха-ха-ха. Вам всем будет стыдно за то, что вы мне тут устраиваете, когда этот парень попытается управлять студией из тюрьмы Сан-Квентин.
— Пожалуйста, Джулиет. Ты уже становишься посмешищем. Ты правда нашла что-нибудь новенькое?
Я просветила ее насчет телефонного разговора с детективом из полиции и насчет того, что узнала о ЛеКроне. Когда я рассказала ей о насилии на бытовой почве, она ахнула.
— Честно говоря, Джулиет, ты на этом зациклилась.
— О чем это ты?
Иногда Стэйси здорово меня злила.
— Я не зациклилась. Я просто пробила его через компьютер. Парень обвинялся в избиении жены.
Стэйси молчала.
— Стэйси, ты еще тут?
По-прежнему тишина.
— Стэйси, ну хватит. Разве я стала бы тебе врать?
Она вздохнула.
— Я думаю, не стала бы.
— Слушай, — продолжила я, — мне нужна кое-какая информация.
— Какая? — спросила она недоверчиво.
— Ничего особенного. Я всего-навсего хочу узнать, где живет ЛеКрон.
— Господи, Джулиет. Я не собираюсь давать тебе его адрес.
— Почему нет?
— Потому что он был моим коллегой. Он тут работал, пока не ушел заведовать «Парнасом». Я не могу дать тебе адрес своего коллеги.
