ясно, что добром дело не кончится.
Лесовский с сомнением взглянул на Шемета и Давыдова, в молчании меряющих друг друга взглядами. Поединки между товарищами по полку случались редко. Обычно, если жженка или шампанское ударяли кому-то в голову, заставляя наговорить лишнего, спор решался тут же, в кругу офицеров, дракой на саблях до первой крови. Не было случая, чтобы кто-то серьезно пострадал в таком поединке, и даже если слухи о нем доходили до начальства, дуэлью, за которую участников могли наказать по всей строгости, его не считали.
Но на лице Войцеха столь явно отразилась жажда крови, губы одернулись, обнажая зубы, ноздри хищно раздулись, в глазах засверкал огонь, что штабс-ротмистр понял — биться он станет насмерть. Нет, поединка допускать, решительно, было нельзя.
Шемет, застигнутый врасплох собственной реакцией, не видел перед собой ничего, кроме спокойного и сосредоточенного лица Давыдова. Хотелось ударить кулаком, вцепиться когтями, зубами, рубить и кромсать. Ненависть и ярость затопили разум, а перед глазами висела красная пелена, словно кровавый туман.
Тяжело дыша, Войцех тряхнул головой и наваждение исчезло. Штабс-ротмистр облегченно вздохнул, Сенин и Бринк, уже готовые разнимать дерущихся, отступили от них на полшага. Казалось, последствий происшествие иметь не будет. Слова Давыдова, хоть и обидные, чести Шемета не задевали, и сатисфакции не требовали.
— Вы совершенно правы, господин поручик, — тихо и отчетливо произнес Войцех, — я еще не имел случая испытать себя под пулями. Надеюсь, вы в ближайшее время предоставите мне такую возможность. Поручик Сенин навестит вас, чтобы обговорить условия.
— Я? — охнул Сенин.
И тут же сник. После слов Войцеха дело приняло неожиданный оборот. Отказаться от дуэли для Давыдова означало либо обвинить Шемета в трусости без малейших доказательств, либо проявить трусость самому.
— Вы, поручик Сенин, — кивнул Лесовский, тяжело вздохнув. По долгу старшего он должен был бы остановить поединок, но по долгу чести сделать этого не мог.
Штабс-ротмистр обернулся к Шемету.
— Надеюсь, вы не считаете оскорбление смертельным, корнет?
— Только кровным, — кивнул Войцех, — поручик Давыдов высказал предположение о моей неспособности глядеть пулям в лицо. Если бы это было утверждение, тогда, конечно…
— По домам, — заключил Лесовский, — и чтобы ни одна душа не проговорилась о случившемся. Не то болтун будет иметь дело лично со мной.
* * *
Уже после полуночи, обсудив с Войцехом условия предстоящего поединка, Сенин отправился к Давыдову, отвозить картель. Вызов был написан по всем правилам холодной учтивости, но в намерении стреляться насмерть, если придется, сомнений не оставлял.
После того секунданты встретились без свидетелей на квартире у Бринка, обсудить условия. Барьеры решено было ставить в десяти шагах — на благородном расстоянии, и по десять шагов для каждого до барьера. Войцех не стал настаивать на праве вызова противника к барьеру для стреляющего вторым — это было почти что узаконенное убийство, остановка после первого выстрела, уравнивающая шансы соперников, его вполне устроила. Но стреляться решено было «до результата», иначе вся история теряла смысл, позволяя толковать намерения дуэлянтов, как пустое фанфаронство.
За новыми пистолетами послали в Санкт-Петербург, из-за чего дуэль отложилась на сутки. И Шемет, и Давыдов стреляли изрядно, неустанно практикуясь, и бросать жребий, выбирая один из принадлежавших им комплектов, означало поставить проигравшего в невыгодное положение. Привезенная пара Кухенрейтера, после внимательного осмотра, устроила обоих секундантов, пули тщательно обрезали, гладили и примеривали к пистолетам, во избежание тяжелых последствий возможного ранения. Порох решено было взять ружейный, полированный пистолетный иногда не вспыхивал сразу. Полкового лекаря, Ивана Евграфовича, частью застращали, частью улестили, упросив принять участие в опасном для карьеры деле.
Ночь перед поединком Сенин провел у Войцеха. Шемет казался спокоен, только бледен чуть больше обычного да непривычно задумчив.
— Ну и попал ты в историю, брат, — не выдержав напряженного молчания, заговорил Сенин, — моли бога, чтоб не убить тебе Давыдова, на Кавказ ведь поедешь, в солдатской шинели. Если в острог не заточат.
— Бог на стороне того, кто лучше стреляет, — возразил Войцех, — и молиться тут без нужды. Впрочем…
Он глубоко вздохнул и опустил голову.
— Я ведь даже не знаю, могу ли я это сделать, — тихо сказал он, — человека убить. Там, в собрании, я задушить его готов был, зарезать, как курчонка. Словно зверь во мне проснулся. Страшное это дело, Миша, темное. Но я тогда с собой совладал. А теперь…
Он встал из кресел и прошелся по комнате из угла в угол быстрым шагом.
— Пустое это все, Миша. Может, и не мне на Кавказ ехать придется. Обратного пути нет. Утро все решит.
* * *
К назначенному месту поехали верхами. Доктор уже был на месте, привезя доверенные ему на хранение пистолеты в четырехместной карете, в которой, в случае необходимости можно было и раненому помочь, и труп увезти. Давыдов с Бринком появились почти сразу же, не заставляя себя ждать. Секунданты отмерили расстояние, бросив барьерами серые гусарские плащи, немедленно припорошенные легким снежком, сдуваемым ветром с близлежащих деревьев.
— Хорошо, не метет, — заметил Бринк, — не то пришлось бы в молоко целить.
— Твоя правда, — согласился Сенин, — лучше, чтобы это дело с первого выстрела решилось, да малой кровью.
— Мирить их будем? — с надеждой спросил корнет. — Или безнадежно?
— Предложить надо, — вздохнул поручик, — не то скажут, что не по правилам все прошло. Но, помяни мое слово, оба откажутся.
Так и вышло. С каждой минутой, приближавшей решительный момент, Войцеху все больше казалось, что без этого испытания его мечты о славе и воинских подвигах — глупая мальчишеская бравада. Смерть, пусть даже такая нелепая, не страшила его, он был твердо уверен, что там, за гранью, ничего нет — темнота и пустота. Краткий миг, и сожалеть будет не о чем. Но мысль о том, что он станет причиной чьей-то смерти, приводила его чуть ли не в ужас.
— Сходитесь.
Войцех слегка вздрогнул. За размышлениями он почти не заметил, как стучал молоток, загоняя в ствол пули, как Сенин отвел его на место, как протянул ему пистолет, который Шемет бездумно взял, опустив дулом к земле. Словно в тумане Войцех двинулся вперед, алый ментик Давыдова пятном расплывался перед его взором на фоне искрящейся белизны. Снег легонько поскрипывал под ногами, и уже на третьем шаге он взвел шнеллер[3], но медлил нажать на спуск, хотя пистолет его смотрел прямо в грудь противнику.
«Ты должен решиться, — мысль стучала в висках Шемета, отдаваясь в горле противными спазмами, — ты должен выстрелить, иначе куда ты годишься,
