что здесь безопасно жить, что мы можем существовать в гармонии со всеми здешними созданиями.
Ларкин нахмурилась и покачала головой.
– Должно быть какое-то другое объяснение. Наши родители разберутся в этом.
Но Корделия слышала только тишину из гостиной.
У их родителей не было других ответов.
Дети тоже умолкли, никто не знал, что сказать, пока Зефир не издал громкое чихание – этот звук в его исполнении тревожил всех, хотя в нём и не было ничего необычного.
– Осторожно, – сказала ему Ларкин.
– Знаю, – раздражённо отозвался он, глядя на сестру. Потом достал из кармана носовой платок и высморкался. Зефир говорил, что Минерва наколдовала этот платок специально для него – заклинание, призванное сдерживать магию его соплей, пока он не научится лучше её контролировать.
Корделия вдруг вспомнила, как несколько недель назад Зефир сморкался под деревом, пока его друзья играли неподалёку, и прижимал к носу зачарованный носовой платок так сильно, что он торчал, словно свиное рыло. Она помнила, что тоже испытывала лёгкий страх, хотя знала, что не должна была бояться. Зефир был ей братом во всём, кроме крови, и никакие волшебные сопли этого не меняли.
Однако её отец не испугался. Он увидел Зефира с другой стороны поляны и пошёл прямо к нему, расправив плечи и высоко подняв голову. Все дети смотрели, как основатель Топей присел перед Зефиром и тихо заговорил с ним, выражение его лица было мягким и добрым. А потом он обнял Зефира и прижал мальчика – включая опасно сопливый нос – прямо к своей груди.
Когда папа Корделии отстранился и встал, все увидели, что он в полном порядке, и самое сильное облегчение испытал Зефир. После этого другие дети стали бояться его немного меньше, хотя некоторых родителей всё ещё не удалось переубедить.
«Доброта – это своего рода магия». Слова отца, сказанные в ночь его смерти, вспомнились Корделии, и в груди стало тесно. Но она знала, что в мире не было человека столь же доброго, как он.
Столь же доброго, каким он был.
Был.
Привыкнет ли она когда-нибудь так думать о нём?
– Может быть, болото горюет, – сказал Зефир, высморкавшись. – Может быть, поэтому всё так.
– Но оно не кажется грустным, – возразила Корделия, покачав головой. – Оно кажется сердитым. Оно кажется проклятым.
Это слово висело в воздухе несколько мгновений, отдаваясь эхом в сознании четверых детей, пока не сделалось чем-то прочным и неоспоримым. Проклятие. Сначала это казалось небывалым и невозможным, но не более небывалым и невозможным, чем всё остальное, стрясшееся за последнюю неделю. В конце концов, мысль о проклятии имела некий смысл, и более того, она давала надежду посреди всей этой безнадёжности. В конце концов, проклятие можно снять.
10
Корделия почти не спала после смерти отца, а когда засыпала, ей снился один и тот же кошмар – после пробуждения она узнаёт, что её мать тоже умерла. Этот страх мучил её и во время бодрствования, хотя она знала, что он совершенно не обоснован. Её мать была здоровой и осторожной от природы. Мысль о том, что она умрёт, была нелепой. Но на прошлой неделе она сказала бы то же самое об отце.
Когда она спросила, от чего умер её отец, мать, казалось, растерялась. «Он лёг спать, – сказала она Корделии, – а потом не проснулся». На этот вопрос, похоже, не было ответа. И поэтому было логично предположить: то же самое может произойти с её матерью, то же самое может произойти с самой Корделией, или с Дэшем, или с кем угодно.
Корделия стала льнуть к матери при любой возможности, сопровождая её на рынок и по делам, чего она не делала уже много лет. Она даже пробиралась в её постель по ночам, чтобы свернуться калачиком рядом с ней, считая удары её сердца, пока ей не удавалось урвать несколько часов сна. Всякий раз, когда мать исчезала из её поля зрения более чем на несколько минут, в животе зарождался тревожный страх.
Поэтому, когда она проснулась в маминой кровати чуть позже полуночи и обнаружила, что матери нет, её охватила паника. Сбросив одеяло, она выскочила из постели и поспешила за дверь, в коридор, но там никого не оказалось. Корделия уже собиралась выбежать на улицу, когда услышала тихий шелест материнского голоса, но только через мгновение поняла, откуда он доносится. С крыши.
Корделия начала подниматься по лестнице из коридора, но, услышав, как мать произнесла её имя, остановилась, замерев прямо под открытым люком, ведущим на крышу.
– Корделия не спускает с меня глаз – она уже много лет не спала в моей постели, а теперь не хочет спать нигде больше, – говорила мать, и Корделия почувствовала укол смущения.
– Это понятно, – отозвался другой голос, и Корделия сразу узнала голос тётушки Минервы. – Она боится. И не она единственная. Ларкин и Зефир засыпали меня вопросами, желая знать, что происходит и как мы это исправим.
– Что ты им сказала? – спросила мать.
– Правду.
Мать тяжело вздохнула.
– Это страшно – сказать своим детям, что ты чего-то не знаешь. Это похоже на поражение, не так ли? – Она издала прерывистый вздох. – Смерть Оза привела к хаосу. Что, если мы не сможем остановить этот хаос без него?
– Мы только начали пытаться, – напомнила ей тётушка Минерва, хотя Корделия заметила, что в её голосе нет обычной уверенности.
– Но… – Талия замолчала, вцепившись в перила балкона так, что костяшки пальцев побелели. – Он был так молод, Минерва, а дети слишком юны, и Топи тоже. Если бы его можно было вернуть…
– Не говори об этом, – прервала тётушка Минерва, и её голос прозвучал явно резче, чем она намеревалась; Корделия сделала ещё один шаг вверх по лестнице, отчаянно желая услышать то, что собиралась сказать её мать. – Воскрешать мёртвых – это далеко за пределами моей магии, Талия.
– Я знаю это, – тихо произнесла мать, её голос был едва слышен даже в тишине. – Но это не выходит за пределы магии Астрид.
Имя повисло в воздухе на долгое мгновение, эхом отдаваясь в голове Корделии. Оно звучало знакомо, хотя она не помнила, где слышала его раньше. Кем бы ни была Астрид, похоже, она обладала силой, способной вернуть отца к жизни. Мысль об этом зажгла слабый огонёк в груди Корделии. Этот огонёк был похож на надежду.
Долгое время тётушка Минерва ничего не отвечала.
– Магия, которой владеет Астрид, доставляет больше хлопот, чем выгоды, и всегда обходится слишком дорого, – через силу выговорила она. – Ты знаешь это лучше
