весьма благодарные судьбе за то, что остались в живых, вернулись помочь семейной паре.
- Ну, - подытожил гном, пошарив в расплющенных останках Баджера, как положено уважающему себя вору, - тут ничего ценного.
Он спрятал кошель своего почившего друга в карман, и сдул с рук крошки железной коробки дворфа и его сапфировой чешуйки.
- А у тебя что, Никс?
- Вывеска, - отозвался Никс. Он подозвал трактирщика, пытающегося извлечь свой сундучок с монетами из обломков: - Эй Варни, надо?
Краска была содрана в нескольких местах, оставив белого дракона обезглавленным и изображая только двоих из трёх искателей приключений – и кусок левого сапога дворфа. Принцесса же, с маленькой короной на золотых кудрях, всё ещё радостно улыбалась своим спасителям.
- Эх, - вздохнул драконолов, - Как жаль, что испорчена. Рисунок был великолепен. Может быть та художница сможет снова поправить его. Она сожалеет о том, что произошло, но Бэйтсу не следовало пытаться обмануть её.
- Только не она, - содрогнулся Варни. – С женщиной, рисующей драконов, я больше иметь дела не хочу. К тому же она отправилась на восток, сказав, что будет изучать земляных вирмов.
Варни забрал вывеску у Никса и несколько минут изучал её.
- Есть идея, - подал он голос, и воодушевляясь всё больше и больше. – Я разрежу знак и оставлю только принцессу. Можем назвать новое заведение, например, «Королевское Спасение», и нанять барда, чтобы тот пел баллады о влюблённых принцессах. Весной все обожают любовные истории. Петь песни о принцессах явно безопаснее, чем рисовать драконов на стенах.
Но, как рассказывала миссис Варни друзьям и родственникам годами позднее, эта его «принцессная идея» стала лишь началом очередного провала мистера Варни.
ИГРА В ОХОТУ
Эрик Скотт де Би
Флеймрул, Год Волны (1364 ЛД)
Караван потихоньку полз, повозки поскрипывали, люди кашляли и ругались, а кони ржали – как и на протяжении многих миль по Сердцеземью до этого. Дорога до Врат Балдура была долгой – та самая дорога, что большинство угрюмых стражей видели уже много раз. Они знали её, знали достаточно, чтобы поглядывать на овраги, повороты, на кучки деревьев и большие валуны – на все знакомые места для засады.
Дозорные были настолько заняты ожиданием неприятностей с флангов, спереди или сзади, что лишь немногие из них обратили внимание на тёмную фигуру в небе.
Среди этих немногих был и Алин Кательн.
Посматривая в окно и вяло пощипывая струны арфы, пока его транспорт проталкивался вперёд, молодой бард отстранённо размышлял, было ли это облачко или ночная птица в вышине. Поездка проходила настолько спокойно, что на шестой день пути из Края Холма, Алин был готов отвлечься на что угодно. Сиденье подбрасывало его вверх и вниз, но так все равно было удобнее, чем ехать в седле.
- Эй, как думаешь, что это там? – спросил он у возницы.
Насупленный кучер взглянул наверх: - Где?
- Вон та штука, - уточнил Алин, указывая пальцем.
- Вон та? Единственная, которая не облако? – переспросил его собеседник, и бард кивнул. – Так это ж Селуна на своей ночной прогулке, парень.
Алин закатил глаза. Ну конечно возница не увидел то, что нужно было. В мгновение ока тень – если она вообще существовала где-то, помимо его воображения – исчезла.
Остановка в Крае Холма выдалась долгой и, целиком и полностью, мучительной, потому что тёплые ночи Флеймрула – особенно в этот жаркий Год Волны – выгоняли наружу всё веселье и компании из гостиниц и таверн, то есть из тех мест, где он мог бы сыграть, чтобы потом заплатить за ночлег и еду. Очаровательные юноши, всегда готовые спеть, и румяные девы с соломенными и, напротив, вороными волосами и лицами с золотым загаром… как жаль, что Алин был заперт внутри.
Вагон тряхнуло, и это вывело барда из мечтаний. Отбросив копья тёмных волос с лица, Алин взял грустный аккорд на своём инструменте. С того самого дня, когда отец отправил его с треском проваливаться в Академии Кормира, Алину всегда приходилось петь ради ужина, или за место в фургоне, и весёлого в этом было мало.
Даже в пути ему приходилось конкурировать с другим, более опытным менестрелем – странствующим бардом по имени Таннин, который, вместе с остальными своими спутниками, тоже путешествовал с караваном. Остальные караванщики точно скоро выгонят молодого арфиста – он лишь надеялся, что они подождут с этим до прибытия в Триэль.
Снаружи донеслись крики, но он не обратил на них внимания – вне сомнений, это просто очередной спор между двумя охранниками.
Вдруг незваные слова песни появились на губах, и бард тренькнул струнами арфы.
- Бреду дорогой я, извилистой, но верной, – вывел он. - Найду друзей и старых всех, и новых, несомненно.
Алин как раз запоминал третью строку, когда передняя половина вагона исчезла во вспышке обжигающе-багряной ярости. Сила взрыва откинула его назад – и его тело, вылетая в окно, разбило створки в щепки. Объятый огнём из недр самих Девяти Адов, бард кричал от боли и ужаса. Во тьме он увидел только одно – блеск жуткого, тёмного глаза посреди трещащего пламени.
И больше он не видел ничего.
Когда свет вновь вернулся в его мир, Алин почувствовал мягкость, окружающую всё тело. На мгновение он решил, что прибыл к Великому Колесу, и в любой момент увидит свою госпожу, леди Тимору.
Но после нескольких счастливых вздохов Алин понял, что голоден – вернее даже, умирает от голода. Быстрый осмотр убедил его, что он ещё не в Светловодье, а просто накрыт плотными одеялами и лежит, уставившись в потолок.
При попытке подняться голова взорвалась острой болью. Сначала юноша боялся, что голова отвалилась совсем, но быстро убедился – ощупав пальцами – что она всё ещё присоединена к шее.
«Что за ужасный сон», - подумал Алин.
Наконец, после многих неудачных попыток барду удалось оторваться от постели. Он был раздетым, но не замёрзшим. Окно, открытое на ночь, впускало приятную прохладу. В простой, практически пустой комнате из мебели присутствовали лишь кровать и стул. На последнем лежали, аккуратно сложенные, его светлая туника, куртка цвета индиго и кожаные брюки. Алин схватил их, и вдохнул запах – цветами не пахло, но вещи выглядели чистыми.
Одеваясь,
