отвечая на ласки низким печальным хныканьем.
– О, мой прекрасный Крестоносец! Только подумать, что я должен тебя оставить! И что на тебе будет ездить краснокожий, жестокий дикарь, который не будет о тебе заботиться. О, как это тяжело, как тяжело!
Крестоносец словно понимает эти слова, потому что отвечает стоном. Может, так он реагирует на печальное выражение лица хозяина, который был к нему так добр.
– Прощай, мой отважный друг! Последний поцелуй, – говорит юноша, прикасаясь губами к губам лошади. Потом снимает недоуздок с привязанной к нему веревкой; бросив все это на землю, он в последний раз печально произносит «Прощай!», поворачивается спиной к любимой лошади и уходит торопливо, словно боится, что решимость оставит его
Вскоре он начинает подниматься по расселине, все остальные уже наверху. Но поднявшись на десять шагов, он слышит звук, который заставляет его остановиться и оглянуться. Не в тревоге: он знает этот звук. Его лошадь ржет, сопровождая ржание частыми ударами копыт: Крестоносец галопом скачет к расселине. Через мгновение он у ее основания и ставит на крутой склон передние ноги, как будто собирается подниматься.
Напрасно, после недолгих усилий он снова опускается на все четыре ноги. Но потом встает на дыбы и пытается – снова и снова, продолжая издавать громкое продолжительное ржание – почти крики.
Для Генри Трессилиана это зрелище мучительно, оно поражает его до самой глубины сердца. Чтобы не видеть его – хотя слышать он продолжает, – он поворачивает голову, в последний раз смотрит на свою лошадь и продолжает подниматься. Однако на полпути к вершине не выдерживает и снова смотрит вниз. Крестоносец по-прежнему у основания расселины, но стоит на четырех ногах, словно смирившись с неизбежным. Однако не молчит – через короткие промежутки печально ржет, выражая свое отчаяние.
Глава IX
«Это Гремучая Змея»
Поднявшись наверх, Генри Трессилиан видит своего отца, дона Эстевана и большинство мужчин. Они под руководством бывшего военного собирают большие камни и укладывают их вокруг выхода из расселины.
Можно подумать, что они строят бруствер, однако не таковы их намерения: бруствер не нужен. Как сказал Висенте, это природная крепость, сильней любой построенной человеком и устоит против артиллерии всего мира. Камни собирают как оружие: если враг попытается подняться по расселине, их можно будет скатить на него. Большинство камней принесли из самой расселины, потому что на вершине их мало. Эта работа – рук достаточно, и люди работают охотно – занимает немного времени, и вскоре там, где заканчивается ведущая наверх тропа, возникает укрепление в форме подковы.
Часть мужчин ушла к поляне у ручья, на которой собрались женщины и дети; вокруг валяются принесенные снизу вещи. Некоторые женщины все еще в страхе возбужденно бегают взад и вперед; другие, более мужественные и спокойные, сидят на ящиках и тюках.
Сеньора, ее дочь и слуги стоят отдельно, и Гертруда тревожно разглядывает каждую поднимающуюся группу. Ей сказали, что Энрике еще на равнине, и она боится, что он задержится там слишком надолго.
Пока не было сделано никаких попыток установить палатки и вообще разбить лагерь. Некоторые все еще надеются, что это не понадобится. Индейцы еще не показались у южного конца горы, и о том, кто они, можно пока только строить предположения. Но они еще далеко, все предположения делаются на основании того, что удалось разглядеть, и они сомнительны; проводник по приказу дона Эстевана снова торопливо идет на северный конец, чтобы увидеть более отчетливо.
На этот раз у него с собой бинокль, и есть договоренность о сигналах. Сигналами, конечно, послужат выстрелы: один выстрел – индейцы направляются к Серро; два выстрела – они близко; третий выстрел будет говорить о том, что они опознаны, наконец четвертый сообщит, что они бандиты и головорезы из враждебного племени.
Можно подумать, что гамбусино прихватил с собой целую батарею легкого оружия; на самом деле у него с собой только ружье и пара одноствольных пистолетов древней конструкции и очень ненадежных. Но, как и раньше, с ним Генри Трессилиан, чья двустволка позволит сделать нужный выстрел – даже все четыре, если понадобится.
Вдвоем они снова на своей прежней тропе, вначале минуют поляну у ojo de agwa. Здесь молодой англичанин задерживается – всего на мгновение, чтобы обменяться словом с сеньорой и бросить нежный взгляд на Гертруду; та смотрит ему вслед, но не в страхе, а с восхищением. Ей рассказали о его прощании с лошадью, также ее любимицей, и о проявленном им бесстрашии: ведь он оставался на равнине один, когда все остальные уже ушли.
– Такая храбрость! – про себя восклицает она, глядя ему вслед. – Dio mio! (Господи!) Он ничего не боится.
Бегом меньше чем за пятнадцать минут часовые выходит на свой прежний наблюдательный пункт – выступ утеса; не задерживаясь, Висенте подносит к глазам бинокль. И сразу видит то, что позволяет дать первый и второй сигналы: индейцы направляются к Серро, и они уже близко!
– Стреляй из обоих стволов! – приказывает он; не опуская бинокль, добавляет. – Сделай небольшой промежуток между выстрелами, чтобы их не приняли за один.
Юноша, подняв ствол, нажимает передний курок, затем, немного подождав, задний; выстрелы отражаются от утеса, вызывая одно эхо за другим.
Они не успели стихнуть, как мексиканец снова говорит, однако на этот раз не просто приказывает сделать еще два сигнальных выстрелах; его тон говорит о чем-то еще.
– Каррамба! – восклицает он. – Всё, как я ожидал, и даже хуже! Это апачи, и самое жестокое их племя – койотерос! Быстрей, мучачо! – продолжает он, все еще не отнимая бинокль от глаз. – Сними пистолеты у меня с пояса и стреляй из обоих.
Снова два громких выстрела с промежутком в несколько секунд проносятся над холмом; темные всадники все ближе; теперь их можно разглядеть невооруженным глазом; они остановились и сидят верхом, глядя вперед. Но в бинокль Висенте видит больше, и это еще сильней возбуждает его.
– Por todos demonios esta El Cascabel! (Клянусь всеми дьяволами, это Гремучая Змея!)
– El Cascabel! – повторяет юноша, удивленный не столько необычным именем, сколько выражением, с каким оно было произнесено. – Кто он, дон Педро?
– Ах, сеньорито, вскоре ты это узнаешь! Боюсь, все мы скоро узнаем! Да! – продолжает он, не отрывая бинокль от глаз. – Это эль Каскабель, я вижу череп у него на груди, оригинал, с которого срисован мой. Он приказал выжечь его у меня на груди, чтобы позабавиться. Malraya! Мы обречены! Нас ждет осада до судного дня или пока мы все не умрем с голода. Спастись невозможно.
– Но если мы
