непосредственным давлением на Германию, нежели разгромом австрийской армии, которым Германия при выдержке характера могла бы пренебречь.
Опыт войны и показал, что именно непосредственное давление наше на Германию в Восточной Пруссии спасло Францию от разгрома.
Насколько же велика была вероятность, что Германия могла бы пренебречь во имя разгрома Франции критическим положением Австрии, ясно видно из того, что после войны все военные авторитеты, даже в самой Германии, поставили в большую вину германскому верховному командованию отсутствие выдержки характера при вторжении русской армии в Восточную Пруссию, выразившееся в переброске двух корпусов на наш фронт, чем Франция и была спасена.
Если сами немцы считали, что возможно пожертвовать во имя разгрома Франции Восточной Пруссией — этим центром германского милитаризма и политико-экономической ее мощи, — то что же говорить о вероятном влиянии на германскую стратегию потери Австрией Галиции или угрозы вторжения наших войск в Венгрию через Карпаты?
Не подлежит сомнению, что такая постановка вопроса служила предметом обсуждения русского и французского генеральных штабов перед войной и отразилась на составлении плана войны.
При этом Франция настаивала на возможно более энергичном давлении с нашей стороны на Германию, зная по собственному горькому опыту войны 1870 г. выдержку характера немецкого командования и не предполагая, конечно, что у фактического верховного руководителя всеми будущими операциями Германии Мольтке-младшего[33] окажется в предстоящей войне неизмеримо меньше твердости характера, чем у его знаменитого дяди[34]в 1870 г.
К тому же было еще одно обстоятельство, которое указывало на необходимость усиления давления на Германию и заставляло нас еще более ее опасаться: незадолго до войны обнаружилось, что мощь германской армии значительно больше, чем это предполагалось. Из одного немецкого документа, добытого агентурным путем, следовало, что состав германской армии после полной мобилизации будет почти на 30 % больше, чем ожидалось.
Данные этого документа показались в первый момент столь невероятными, что Главное управление Генерального штаба усомнилось в его подлинности, тем более что в нем значилось применение воздушных кораблей типа «Цеппелин» для военных целей. А сие показалось уже фантастическим, ибо никто не мог поверить, что германская техника шагнула столь далеко вперед.
Так как в этом документе приводились также данные, касающиеся боевого развертывания германского флота, Главное управление Генерального штаба для проверки его подлинности запросило мнение Морского генерального штаба об этих данных, каковые были найдены последним отвечающими действительности.
В конце концов после всестороннего рассмотрения этого документа пришли к заключению, что приведенные в нем сведения о мощи германской армии вполне правдоподобны.
Не подлежит сомнению, что все вышеприведенные соображения о германской стратегии подверглись всестороннему обсуждению на совещаниях генеральных штабов, причем были учтены новые данные о вероятной мощи германской армии, что в итоге и отразилось на последнем варианте нашего плана войны. Он был значительно более осторожный, чем план, выдвигаемый сторонниками так называемой милютинской стратегии, приверженцем которой был генерал Головин, подвергший после войны наш план и особенно его составителя генерала Данилова острой, но, по моему скромному мнению, необоснованной критике.
Генерал Головин, придерживаясь идеи милютинской стратегии конца прошлого столетия, считал, что мы должны сосредоточить почти все свои силы для разгрома австрийской армии, выдвинув против Германии лишь заслон, и убедить при этом Францию, что поражение Австрии приведет к облегчению положения на французском фронте, как сие было бы достигнуто непосредственным давлением с нашей стороны на Германию.
Что произошло, если бы германское верховное командование проявило «твердость характера» и после уничтожения Франции атаковало бы значительно превосходящими силами нашу армию, ослабленную большими потерями в боях с австрийцами и не вполне еще закончившую свою мобилизацию, — генерал Головин не учитывал.
Между тем наш «осторожный» план на опыте доказал свое полное соответствие сложившейся обстановке, ибо, не будь недостатка боевых припасов и революции, мы, действуя по этому плану, несомненно, вместе с нашими союзниками окончательно разгромили бы Германию и всех ее союзников.
Согласно замыслу нашего плана, разработанного после согласования с французским генеральным штабом, давление на Германию должно было осуществляться: сначала вторжением в Восточную Пруссию и занятием ее до нижнего течения Вислы, а затем наступлением в операционном направлении Познань — Берлин.
Для выполнения первой задачи предназначались 1-я и 2-я армии, которые должны были перейти в наступление тотчас же после начала войны, для второй — наступления на Берлин — 9-я армия, сосредоточившаяся в районе Варшавы и долженствовавшая согласовать свои действия с результатами операций первых двух армий в Восточной Пруссии.
Нельзя, однако, не признать и не согласиться в этом с генералом Головиным, что последний из этих способов давления на Германию — т. е. наступление на Берлин теми силами, которыми мы располагали в начале войны, — был весьма рискован и имел в данной обстановке скорее авантюристический, чем методический и стратегический, характер. Но именно этому способу французы придавали особое значение, считая его наиболее действенным, и с самого начала войны всеми путями воздействовали на императора Николая II, русское правительство и великого князя с тем, чтобы мы развили возможно скорей наши операции на этом направлении. Причем в дни кризиса на французском фронте эти воздействия приняли чрезвычайно нервный и настоятельный характер.
Вступая в должность Верховного главнокомандующего, великий князь, безусловно, во всех подробностях ознакомился с планом войны и хорошо знал о взятых нами на себя обязательствах по отношению к Франции. О коренном изменении плана войны, что повлекло бы за собой и изменение плана перевозок для сосредоточения, не могло быть и речи, но и помимо этого у наделенного рыцарски благородной душой великого князя не могла бы даже зародиться мысль о том, чтобы Россия уклонилась от взятых на себя обязательств.
Великий князь не мог не знать о предназначении 9-й армии, сосредоточившейся в районе Варшавы. Все прикосновенные к оперативной работе в штабе это знали. Поэтому очень странным кажется утверждение генерала Головина в его труде «Дни перелома Галицийской битвы» о том, будто бы великий князь оставался в неведении и будто бы Ставка «маскировала» (!) ему — по собственному выражению генерала Головина — это назначение, давая 9-й армии значение лишь стратегического резерва.
Если бы это было действительно так, то получалось, что великий князь лишь номинально исполнял свою высокую обязанность и что штаб, и в частности генерал Данилов, грубо говоря, втирал ему очки. Мы, бывшие сотрудники великого князя, можем категорически утверждать, что это ни в коем случае не могло иметь места. И не только потому, что великий князь непосредственно и фактически руководил военными действиями и лично входил во все подробности оперативной работы, — чему сам генерал Головин приводит в своем труде показательный
