Сазоновы, — хором сообщили мне малыши. — Мы скарлатиной болеем. Только мы уже не заразные, вы не бойтесь.
— А я уже болела скарлатиной, — успокоила я двойняшек, — так что мне бояться нечего.
Глаза двойняшек округлились еще больше, и они, перебивая друг друга, закричали:
— У нас в группе Грибков два раза болел!
— Разве так бывает? — удивилась я.
— Бывает. Редко, — ответил за моей спиной голос Глеба. — Марш от окна. Уже сыро.
Отдав команду близнецам, Глеб взбежал на крыльцо, крикнул в приемное отделение:
— Соня, набери инфекционное, будь добра. Пусть проследят, чтобы в боксе окно на шпингалет закрыли.
Глеб повернулся наконец ко мне, и несколько бесконечных секунд я имела возможность не делить его ни с кем, принять в единоличное владение его улыбку и чувствовать на своих плечах его добрые руки.
Глаза мои моментально наполнились слезами. Глеб притянул меня к себе, проворчал ласково:
— Не вижу повода.
— Я соскучилась…
— Так это же хорошо.
— А ты?
— У нас здесь не заскучаешь.
Я резко вздернула плечи, высвобождаясь из его рук.
— То, что «у вас», — это меня не волнует. У кого это «у вас», интересно? Может, у вас с Пташкиной?
— Олель, ты у меня совсем дурак! И за что мне это?
Глеб шутливо воздел руки к небу, а на крыльце, как будто действие разворачивалось в пошлой мелодраме, появилась Пташкина.
Свершив короткий бросок своими «блюдцами» в нашу сторону, она в секунду рассмотрела конечно же и слезы на моих глазах, и виноватый взгляд Глеба, и минимальную дистанцию между нами.
— Привет вам и пока! — бросила она свысока и прошествовала своей царственной походкой по больничному двору. Шагах в десяти от нас она остановилась и крикнула: — Данилов, насчет путевки не горячись. Отказаться всегда успеешь. — И, неторопливо перебирая своими высокими, стройными ногами, она двинулась к воротам.
— Красивая… — не удержалась я, завороженно глядя ей вслед.
— Красивая, — согласился Глеб, — но абсолютно не в моем вкусе.
Почувствовав, как возликовала от его слов моя убогая душа, я ужаснулась своей примитивности. А Пташкина, словно поняла, что говорят о ней, недовольно повела плечами и скрылась за воротами.
Глеб сидел на скамейке, провожая Пташкину насмешливым взглядом, а под глазом трепыхалась беспокойная жилка.
— Тебе надо отдохнуть, Глеб, — тихо сказала я. — От какой еще путевки ты отказался?
Глеб потянулся так, что хрустнули суставы рук:
— Я отказался от отпуска, а соответственно, и от путевки.
— Как? — ужаснулась я. — Но ведь в прошлом году ты не отдыхал…
— Я, к счастью, работаю не для того, чтобы дождаться наконец-то спасительного отпуска, — резко ответил Глеб. — Мне отдых нужен для того, чтобы нормально работать. А если у меня и так все в норме — зачем мне он нужен! Я не могу оставить отделение. — Глеб жестко усмехнулся. — Мне здесь чудак один жаловался, что он не сможет перенести общего наркоза по той причине, что никак не может себе представить, что с ним будут что-то делать вне его сознания, без его собственного участия в этом процессе. У меня аналогичные ощущения. Не могу себе представить, что здесь что-то будет происходить без меня. Я устаю без работы и совсем изведусь, если уеду. Я не устал…
Я подошла к Глебу, прижала палец к бьющейся жилке под глазом.
— Не устал? А это?
— Это… — Глеб взял мою руку и несколько раз погладил моей ладонью свое лицо. — Это свидетельство того, что я — живой. — Глеб бережно дотронулся губами до моего носа: — Так же как свидетельство твоей жизнеспособности — вполне горячий нос.
— Что же, я щенок, что ли, какой-нибудь?
Я обхватила шею Глеба, услышала, как бьется его сердце.
— Не какой-нибудь, а самой что ни на есть отборной дворянской породы. Тебе передавали в театре, что я звонил?
— Неужели удостоилась такой чести?! Нет, не передавали.
Я опять несла бог весть что, но Глеб конечно же сделал вид, что в этот момент ему заложило уши. Он правильно делал, мой мудрый Глеб, что не воспринимал моих идиотических высказываний, которые в конечном счете унижали меня.
В ворота больницы, почти не притормаживая, внеслась на сумасшедшей скорости, мигая тревожной синей лампой, «скорая». В одну секунду Глеб словно испарился. Когда я повернула голову к крыльцу, он уже что-то торопливо спрашивал у врачей, вынимавших из машины носилки с ребенком.
Следом за носилками из машины выпрыгнула Пташкина.
«Наверное, до угла переулка дойти не успела…» — мелькнуло у меня в голове. Нарядное платье Пташкиной задралось, открывая красивые сильные колени, но этого не видели ни она, ни Глеб, который, сопровождая носилки, задержался на мгновение у дверей, слушая какие-то торопливые слова Пташкиной, звучавшие, как отдающиеся ему, Глебу, приказания. Он всегда благоговейно внимал ее словам. «У нее зверская интуиция», — сказал мне как-то о Пташкиной Глеб. Видимо, для врача это было не последнее дело, когда такая интуиция окрыляла знания, опыт, талант. Все это было в Пташкиной. И еще у нее были длинные ноги и глаза… И еще обаяние, против которого я лично устоять не могла. Это было какое-то возмутительно насильственное обаяние. У меня были все основания не любить ее, а я ею восхищалась.
На крыльцо выглянула медсестра из приемного покоя, дружелюбно махнула мне рукой. Я подошла.
— Глеб Евгеньевич велел пройти к нему в кабинет. Он сейчас придет. Ребеночка в ожоговое повезли.
Я знала цену словам Глеба «скоро вернусь», когда дело касалось его больных. Настроившись на долгое ожидание, для начала я решила просмотреть новые поступления детских фотографий под стеклом письменного стола Глеба. Почему-то все родители не сговариваясь приносили ему фотографии своих детишек. Наверное, это был какой-то непостижимый внутренний психологический закон. На меня глянули десятки ребячьих глаз. Почти все дети улыбались, лишь на лицах немногих не было улыбки, и долгая болезнь легкой тенью омрачала глаза ребенка.
На этот раз я ошиблась. Глеб появился совсем скоро.
— Нормально. Там Полина, — сообщил он, появляясь в двери.
— Но у нее же дежурство кончилось, — я привстала с кресла, испытывая неудобство, что сижу за его столом.
— Сиди, сиди, — удержал меня за плечи Глеб, насильно ввинтил обратно в кресло. Произнес задумчиво: — У ее совести, слава богу, круглосуточное дежурство.
Он вытянул за корешок лежавшую под бумагами историю болезни, полистал ее и, словно продолжая давно начатый разговор, сказал:
— Так что мы закончили обследование Гены Крылова. Вот здесь все необходимые данные. — Глеб почему-то вздохнул. — Я бы хотел поговорить с тем, кто хочет усыновить мальчишку.
Я почувствовала, как сердце бешено сорвалось с места и запрыгало, проделывая не меньше ста
