— Тебя уволят?
Папс только усмехнулся — коротко так, неприятно гавкнул.
Манни не отступался:
— Что он тебе сказал все-таки?
— А сам-то как думаешь?
Папс хрястнул кулаком по потолку. От звука мы встрепенулись и приготовились к худшему, но ничего не последовало.
— Боже мой, у него на все один ответ: «А сам-то как думаешь?», — сказал Манни специально погромче, насмешливо, но Папс как не слышал, просто вел машину.
— Да, — подтвердил я. — Он и мне это ночью сказал. Про свет.
— Про какой свет?
— Про свет в клетке за окном. Я спросил, может ли он его выпустить, а он мне: «А сам-то как думаешь?»
Джоэл обмозговал это в позе мыслителя: одну руку засунул под мышку, другой ущипнул подбородок.
— Ну, и как ты сам думаешь? — спросил он.
— Без разницы, как он думает, — сказал Манни.
— Наверняка он смог бы его выпустить, — сказал Джоэл нам двоим. Взявшись за спинку переднего сиденья и наклонившись к Папсу, он сказал ему: — Наверняка ты смог бы выпустить этот свет. Ведь правда же?
Папс откашлялся и с усилием сглотнул, но ничего не ответил.
— Конечно, смог бы, — поддакнул я, наклонившись, как Джоэл. — Ведь правда же ты смог бы, Папс?
— Смог бы, ясное дело, — присоединился Манни. — Никто не говорит, Папс, что ты не смог бы его выпустить. Никто.
Папс начал издавать странные свистящие, хриплые, судорожные звуки. Хлопнул по приборному щитку ладонью, потом сжал кулак и принялся колотить по-настоящему — с силой, но медленно и равномерно, как будто забивал гвоздь. В конце концов вошел в трехударный ритм, точно на барабане что-то выстукивал — музыку, которую только он и слышал. Вытирал мокрый нос, вытирал мокрые глаза, но бить не переставал. Тум. Тум. Тум.
— Плачет? — шепотом спросил Джоэл.
— Кулаком, что ли?
На плач это мало походило, скорей тут было что-то другое — скуднее, чем плач, и размереннее, хотя плачущим никто из нас его раньше не видел и поэтому мы не могли знать точно, а Папс — он ни слова не говорил, только тум, тум, тум миля за милей. Мы ждали, что он перестанет, но он не переставал; мы ждали, что он заговорит, или закричит, или выругается, но он молчал. Его дыхание стало чуть спокойнее, но по-прежнему из носа и глаз текло, и воздух выходил судорожно, с присвистом.
Спустя какое-то время этот стук, поначалу такой зловещий, сделался просто звуком, фоном, а еще немного погодя Джоэл принялся стучать кулаком по окну в такт ударам Папса.
Тум. Тум. Тум.
Потом и Манни по своему окну, стараясь попадать в ритм. Папс не оборачивался и не обращался к нам, словно нас вообще в машине не было; он просто стучал не переставая, поэтому я тоже стал стучать по твердому пластиковому подлокотнику посередине, и казалось, что мы сколачиваем что-то, четверку, племя — злое, нашенское племя буйных барабанщиков.
Когда свернули на нашу улицу, мы начали скандировать кричалки в ритме нашего стука.
— Ни-каких-дежурств! — крикнул Манни.
— Ни-каких-полов! — крикнул я.
— Ни-какого-кофе! — завопил Джоэл, и мы все захохотали; даже Папс хмыкнул от удивления.
Мы катались по всему заднему сиденью, хлопали себя по ляжкам, пытались скандировать: «Ни-какого-кофе!», но не могли, давились от смеха, наконец Манни сказал:
— Стоп, хватит. Больше не могу. Я плачу.
Джоэл в ответ начал выкрикивать и выстукивать по окну: «Ни-какого-плача!» И вскоре мы все уже это выстукивали:
— Ни-какого-плача! Ни-какого-плача!
Все время, пока ехали по улице и по дорожке к дому, мы это скандировали, и на крыльце, и в доме, где Ма уже вернулась с работы и разделась, чтобы лечь спать, но теперь, протирая глаза, подошла к двери спальни в нижнем белье и спросила, что, к чертям, такое творится; мы скандировали и стучали по стенам, мы стучали по кофейному столику перед кушеткой, на которую тяжело опустился Папс — опустился и закрыл глаза ладонями.
— Ни-какого-плача! Ни-какого-плача!
Ма пыталась перекричать этот шум; снова и снова спрашивала, что, к чертям, такое происходит, обращалась к Папсу по имени, чтобы он объяснил, что, к чертям, такое происходит, села с ним рядом, пощупала ему лоб, потом сказала нам:
— Он просто устал, просто устал, вот и все, — а потом ему, глядя на него: — Ты просто устал, мой маленький, да? Устал?
Папс не отнимал ладоней; так и заговорил, с ладонями у глаз.
— Мы никогда из этого не вырвемся, — сказал он. — Никогда.
Мы не знали, к кому он обращается, но притихли. Удары по столику смягчились до еле слышного постукиванья; мы все еще повторяли кричалку, но почти шепотом и без удовольствия.
— Уж ты бы молчал насчет вырваться, — проговорила Ма.
— Никто не вырвется, — сказал Папс. — Ни мы. Ни они. Никто и никогда — из этого. — Он поднял голову и взмахнул рукой перед собой. — Из этого.
Мы наконец-то совсем умолкли.
Ма встала, зажала ладонь его протянутой руки между обеими своими, потянула ее вниз и держала, не отпускала.
— Не смей, — произнесла она голосом более твердым, чем мы знали. — Не смей, понял?
Большой хрен с колесами
Папс поехал в автосалон, а мы втроем долго-долго дежурили на лужайке перед домом, рвали желтые головки одуванчиков и терли ими себе руки, золотили себя в ожидании его возвращения.
Наша старая машина сдохла накануне вечером, когда ехали домой, отвезя Ма на работу. Мотор просто взял и заглох прямо на шоссе, в дождь. Папс лупил и лупил по рулю, что-то выкрикнул, стал ругаться по-английски, потом по-испански, потом просто уронил голову на руки и долго молчал, тер глаза руками, шумно дышал. Наконец поискал и нашел на полу несколько магазинных пластиковых пакетов. Повязал нам пакеты на головы, и мы все вышли наружу, очень опасливо, вышли и двинулись по обочине, там нас обдавали брызгами тягачи с прицепами, но потом остановилась машина, в ней была женщина, и она нас подвезла.
Мы сели к ней, поехали, он поблагодарил ее несколько раз и повернулся к нам:
— Завтра же. Завтра я отправляюсь в автосалон, и у нас будет новая машина.
Мы ему не поверили, а вот женщина — она поверила; она сказала, что это замечательная идея, и вытянула шею, чтобы увидеть в зеркальце автомобиля, какие у нас лица.
Но утром Ма согласилась: у нас должна быть новая машина, и сегодня же.
И вот мы расположились перед домом, ждем, у Манни — пластиковый бинокль, а Джоэл влез на дерево и врал оттуда, что ему видна вся дорога до автосалона. Наконец из-за угла выехал пикап, и Манни прошептал: «Это он». Он сказал это так тихо и отчетливо, что мы поняли: он не заливает, и мы бросились навстречу машине, дергая друг друга за рукава, спотыкаясь, ошалевшие от восторга.
