Книга Пламя - Дмитрий Павлов

После я проник в общественный подвал дома, неприметный вход в который находился подле лестничного проёма, ведущего на первый этаж. Думалось мне, что вход в этот подвал закрыт каким-то дешёвым замком, поэтому шесть дней назад я прикупил несколько простеньких замков, научился их вскрывать с помощью скрепок. Когда входил в подъезд, достал связку ключей от имевшихся у меня замков, надеясь, что хоть один из них подойдёт, но на крайний случай в кармане моих штанов всегда находилось несколько скрепок. Вопреки моим ожиданиям никакого замка не было, сам вход представлял собой старенькую деревянную дверь, совсем без замков. Пока что всё складывалось как нельзя лучше.

Подвал — пыльный и донельзя грязный комплекс маленьких комнатушек, в которых хранилась куча наверняка позабытых вещей. Во всём помещении была только одна малая лампочка, висящая в самом центре, поэтому темнота, местами разбавленная тусклым светом, казалась немного жуткой, словно из каждого угла надо мною нависала опасность. Переодевшись в нормальную одежду и сняв очки, я прошёл в крайнюю часть подвала, поднялся по деревянной скрипучей лестнице, проверил, открывается ли дверь, ведущая из подвала в другой подъезд дома. Всё шло идеально.

Я притаился в подвале и начал ждать. Время казалось бесконечным — зря я сделал столь низкое отверстие в свече.

Внезапно я почуял какой-то ранее не осязаемый запах, в котором смешивалось что-то сладковатое и горелое. Запах этот витал вне материи, он проплывал чрез неё, существовал за пределами этой грани бытия. Длани мои покрылись потом, ноги начали подкашиваться, меня настигло лёгкое головокружение. Процесс начался.

Дабы не описывать практически аналогические чувства, крайне схожие с бурей в душе, случившейся при моём первом поджоге, я выделю только наиболее яркие аспекты, отличающие сей процесс от первого.

Все чувства мои были куда сильнее, это был воистину шторм эмоций и ураган невиданного мироощущения. Тело содрогалось в такт сердцебиению огня, начавшему очищение примерно в сотне метров от меня, но расстояние — пустяк, ибо оно — атрибут мерзкой материи, а происходящее сейчас было не только куда выше материи, но и противостояло этой материи, желая её разрушить, дабы освободить вечный дух.

Неописуемый спектр чувств возрастал во мне, а когда дошёл до стадии, превышающей температуру чувств, испытываемых при первом процессе, всё существо моё затрепетало, ибо погружён я был на мгновение в иную форму бытия, в которой видел каждый атом, каждый электрон, каждую крупицу ненавистной мне материи, но за этой материей неизменно стояла целая вселенная, вечный дух, скиталец меж мирами, ибо для духов этих, видящихся мне вселенными, наш мир, который на самом деле является одной из множеств граней бытия, был лишь мимолётным, настолько они вечны, а вечность эта обречена на бесконечное смыкание в оковах формы, но неизвестным остаётся одно — что становится с ними после разрушения этой формы? Свобода ли тотальная, или депортация в иное течение жизни, в совершенно ли иной мир, аль в наш же, но в иную его форму, которую взор людской узреть не способен? Этого я не знал, но однозначно ощущал освобождение этого духа, который улетучивался куда-то, оставляя после себя пыльцу истории, незримый дымок, который на самом-то деле был фракталом. Каждая крупица этой пыли, оставляемой духом при освобождении, улетучивалась уже через незаметное мгновение, но, как я сказал ранее, была фракталоподобна, то есть каждая искра этой улетучивающейся души несла в себе ту же суть духа, ту же историю. Я почувствовал эту искру, ясно вспыхнувшую так близко, но одновременно так далеко, ведь душа моя затрепетала, интерпретируя эту музу, как бы пытаясь воспроизвести её мелодию и понять, но полное постижение и усвоение этой сути попросту невозможно из-за сущности моей людской, ибо суть духа людского непостижима для самого же человека, он не умеет понимать её, будучи не способным постичь даже малую суть самого себя. Такова сущность всех людей. Но в сей раз я увидел куда больше, нежели в прошлый, — я начинал всё больше и больше видеть собственную душу и понимать, что я в привычном понимании — это вовсе не я. Это искажённая крупица моя, тщательно выверенная нормами общества, конформизмом (в плане принятия господствующей модели мышления и поведения как единственно возможной), всем, чему нас учат не только с раннего детства, но и то, чему нас учит сама наша грань бытия, являющаяся совокупностью взаимоотношений духов, входящих в эту масштабную вселенную.

Хотя в тот момент я узрел суть малую сего устройства мира — наша грань мироощущения и бытия включает в себя сложную систему отношений всех душ, входящих в него, начиная с травинки и заканчивая зданием, с крупицы пляжного песка до Эвереста, от муравья до человека. Но в то же время материя, сковывающая эти души, имеет форму далеко не слитную, а раздробленную, хотя раздробленность эта также имеет что-то схожее с фракталом, ибо частицы эти взаимоподобны, но не взаимосвязаны напрямую, а лишь косвенно.

Таким образом, выходит, что каждая крупица материи из-за своей фрактальности несёт в себе отчасти иную душу, но относящуюся к тому же объекту, объединяющему все макродуши в единую систему душ, как бы соединяя их воедино.

Из того же следует, что весь мир, вся наша вселенная — это единая душа, ибо материя бранная связана везде атомами, а материя, как известно, и сковывает вечного странника — дух, блуждающий между мирами в поисках пристанища без оков материальности. Но каждый отдельный элемент представляет собой отдельную душу, каждый элемент этого элемента также является отдельной вселенной, которая чисто теоретически может копировать измерения верховного элемента этой бесконечной цепи — выходит что-то схожее с корпускулярной теорией строения пространства, но есть кое-какое различие между сей теорией и увиденным мной в тот миг: корпускулярная теория восславляет материю как хранительницу бесконечной цепи измерений, причём иной раз копирующих друг друга, а на самом-то деле материя является сковывающим элементом духа, который есть вселенная, хранящая в себе бесконечную череду иных вселенных, да шанс повторения этих миров, этих вселенных ничтожно мал.

Впрочем, сие лишь антимония, ибо увиденное мною попросту неописуемо, ломоть малый этой истины, которая на мгновение раскрылась мне, нельзя облечь в слова, ибо дошла она до меня также в иной форме,