А внутри — прядка и фотография.
— А разве?..
— Да, вот так.
Это была неожиданность. Они знали только о дневнике. Вася сказал: нет, вы просто не обратили внимания — это потому, что сам я тогда рассчитывал только на дневник. Гильзы, медальон — доказательства, по сути, гораздо более сильные, но в тех условиях — как их можно было использовать? Тут нужно настоящее международное расследование. Могилы раскопать. Об этом тогда, ясное дело, думать не приходилось. В общем, гильзы эти — это было что-то такое… в лучшем случае, для потомства. Причем далекого. А вот как раз дневник можно было задействовать. Тогда казалось, что бомба — именно он. И соответственно, наибольшая опасность. Поэтому дневник Вася держал у себя и договаривался о публикации в «Хронике». Все остальное он передал на хранение Гарику. Гарик сам убедил его, что не стоит держать все в одном месте.
Тут вот что было важно. Теперь, когда времена изменились, они оба, и Вася, и Гарик, возлагали на эти гильзы и медальон большие надежды. Если начнется настоящее расследование, если могилы действительно раскопают… Вот тут-то и выяснилось, что не все смотрят на это дело одинаково. Катю это тогда ужасно поразило, это свое изумление она помнила очень хорошо — трогательная такая наивность. Пускай у нас, как выяснилось, разные взгляды, но тут уже не о взглядах речь, тут — правда или неправда, продолжать врать или наконец сознаться. Но оказалось, что возможен и другой аргумент: целесообразность. Кто же тогда спорил с Васей? Кто говорил, что не нужно выносить сор из избы? И даже, кажется, еще почище: не выставлять родную мать на позор? Сашка — ну да, конечно… Басил что-то насчет того, что дело прошлое и теперь — чего уж. Чего бить себя в грудь, репутация у нас и так — сам знаешь. Ничему тут не поможешь, ничего хорошего из этого не выйдет, ну выльешь еще одно ведро помоев — и что? Надо в будущее смотреть, а не копаться черт знает в чем, будущее — вот что важно. Но про родную мать — это не он. Андрей. В ответ на Васькины слова о нарывах, которые вскрывают, чтоб выздороветь… Что-то о мазохизме, и вот это — о матери, и чтоб не позорить.
Странно, вдруг подумалось ей, а ведь тогда, сто лет назад, на поляночке в Измайловском парке он высказывался как-то очень достойно. Не поддаться, не потерять лицо — что-то в этом роде. Хотя он в тот момент был в их компании человек новый, Ваську практически не знал, от него, вообще говоря, ничего и не требовалось. Непонятно…
И еще одно… Гарик погиб в ту самую ночь — значит, что же, выходит, Вася эти гильзы так и не получил? Ей ни разу не приходило в голову об этом спросить. После истории с Гариком как-то не до того было…
Одному богу известно, что могло бы выйти из этого спора, но тут как раз Леночка и появилась и, к счастью, всех отвлекла.
Кате в какой-то момент показалось, что вокруг дома кто-то ходит, заглядывая в окна. Ощущение было жутковатое. Она встала и, подойдя к окну, стала изо всех сил вглядываться в темноту, но, разумеется, ничего не разглядела. Ровно в этот момент, к большому ее облегчению, раздался стук в дверь, и на пороге возникла небольшая фигурка в куртке с капюшоном, закрывавшим пол-лица. Под капюшоном обнаружилась Гарикова жена Леночка — хрупкая, изящная, светлые волосы скручены на затылке, очки залеплены дождем. Катя несколько раз сталкивалась с ними обоими в разных публичных местах. Катя-то сталкивалась, а вот Мирела и Вася, безусловно, видели ее впервые в жизни. Гарик между тем отнюдь не торопился ее представлять. Он смотрел на нее без особого интереса, как будто немного рассеянно, со странным и, в общем, довольно благожелательным неравнодушием — и молчал. Возникло замешательство, странная пауза. Леночкины глаза с жадным любопытством остановились на Миреле. Катя подумала, что, кажется, начинает понимать, что происходит. Сцена выходила чрезвычайно нелепая. Длилась она максимум пару секунд, но показалась, как водится, вечностью.
Леночка наконец спохватилась, вспыхнула и заговорила:
— Извините за вторжение. Я — Лена, жена Игоря, — она зачем-то указала подбородком на Гарика. — Он так много о вас рассказывал, мне захотелось посмотреть, познакомиться…
Прозвучало довольно беспомощно, но Вася к этому моменту уже сориентировался, бросился к ней, стал помогать снять куртку, попутно приговаривая:
— О чем вы говорите? Какие тут извинения! Мы очень рады! Проходите, проходите, пожалуйста!
На Гарика он бросил взгляд, исполненный негодования.
Тут все как-то разом засуетились, загалдели хором, все испытывали потребность загладить неловкость. Мирела, вообще-то не особенно приветливая, с чего-то вдруг сделалась чрезвычайно весела и ласкова, обнимала гостью за плечи, усаживала за стол, что-то такое щебетала. Все это — сияя улыбкой, с видом человека, только что получившего хороший подарок.
Неловкость, однако, никуда не делась, да и не могла деться. Для этого требовалось как минимум усилие всех действующих лиц. Леночка же не делала решительно ничего, чтобы помочь разрядить обстановку. Она покорно ела то, что подкладывали ей на тарелку, выпила рюмку водки, но не говорила ни слова. Сидела неподвижно, отрешенно уставившись в стол прямо перед собой. Гарик тоже не делал попыток облегчить положение. Так просидели минут пятнадцать, перекидываясь мучительно короткими репликами, после чего Гарик вдруг впервые за все время обратился прямо к жене:
— Как ты меня нашла?
— Я же знаю этот поселок… Ты же мне говорил… показывал раньше… Ты не помнишь? — Вид у Леночки сделался совершенно несчастный.
Гарик, не отвечая, встал и вышел в соседнюю комнату. Леночка вскочила и, пробормотав на ходу какое-то извинение, побежала следом за ним.
— М-да-а… — мрачно протянул Илья.
— Это что же такое было? — ошарашенно осведомился Вася.
Женькино лицо выражало сложную смесь изумления с возмущением.
— Он что же — запретил ей приезжать, что ли?
— Почему — запретил? Не взял…
— Все равно — черт-те что! Так себя не ведут!
С этим трудно было спорить. И не очень понятно, что делать дальше.
Так прошло минут десять. Потом дверь открылась, Гарик вошел в комнату и с самым безмятежным видом плюхнулся на диван. Все переглянулись в растерянности.
— Прости,
