нее. Понятно почему.
С одной стороны, было немного жаль ее. С другой стороны, жизнь – жестокая штука. Да и Альбина сама виновата. Умнее надо быть в совместной жизни, это, как ни крути, тоже искусство.
В итоге она согласилась на развод, но, кажется, еще больше разозлилась на всю сильную половину человечества. Многие после такого пробуют неклассические или, как любят говорить, нетрадиционные отношения либо на всю жизнь остаются озлобленными на целый мир старыми девами.
* * *
И что, это из-за Альбины? Вопрос, конечно, серьезный. Понятно, что к карме бонусов это не добавило. Но по-другому и быть не могло. Она сама навязалась, она мне не нравилась, она не старалась меня удержать, скорее, наоборот. Нет, я мог бы закрыть на все глаза, жить, как многие, вместе, и ладно, как – неважно. Но, во-первых, ради чего эти жертвы, а во-вторых, скорее всего, я бы намного раньше сдулся: залез бы в петлю, спрыгнул бы с крыши или бросился бы под машину.
Так что это явно не из-за этого.
Вот создателей этих «синих китов» и всевозможных подобных групп ничего не трогает, ничего. Они еще, наверняка, до 90 лет, если не до ста, жить будут. Хотя достойны самой мучительной смерти. Не как большинство – сгорают за год или два, а чтобы 30, а лучше 40 лет загибаться и выть от боли, чувствуя, как все внутри загнивает. Или привязать к ним веревки, а веревки привязать к лошадям, и чтобы медленно двигались в разные стороны, очень медленно, чтобы не сразу их на части разорвали, а все косточки им переломали. Вот чего они достойны, ублюдки конченые.
Но я-то не такой. Ничего подобного не делал. Никаких групп не организовывал, никого выпрыгивать в окно не призывал и не заставлял. За что? За что, я вас спрашиваю.
Нет справедливости.
Нет этой долбаной мерзотной справедливости. Как ни крути. Само слово уже не вызывает доверия.
И поэтому не прошло и недели, как мы развелись с Альбиной, и произошла…
* * *
Авария.
Возможно, это и было наказанием. А может, просто Альбина наслала на меня проклятие, не знаю. Скорее всего, второе.
Я возвращался с очередного мероприятия. День медицинского работника. Надеюсь, что на следующий день никто из них не должен был проводить операцию, потому как пьют эти самые медицинские работники просто безбожно. Я думал, сложно перепить работников культуры, но, оказывается, можно, и очень легко. Валера сказал, что у них просто такая разрядка. Работа – на самом деле не позавидуешь, особенно в эмоциональном плане, все-таки каждый день они видят, как умирают люди, и не всегда могут это предотвратить, а иногда и вовсе пациенты умирают по их вине. Поэтому водка – это способ хоть как-то отвлечься от ужасов на работе. Не самый, конечно, лучший, но действенный.
И вот я ехал под впечатлением от увиденного. Вернее, таксист вез меня, а я сидел рядом с ним и, погруженный в свои мысли, не особо следил за дорогой. А зря. Будь я внимательнее, возможно, заметил бы выскочивший из-за поворота «форд-мондео» и успел бы крикнуть водителю. Бы, бы, бы…
Все произошло в какие-то доли секунды.
Яркий свет фар.
Визг тормозов.
Звук столкновения.
Громкий мат таксиста.
Удар.
И темнота.
Я не успел ничего подумать, не успел ничего сообразить.
Удар и темнота. Наверное, так и будет. Удар и темнота. Больше ничего. Быстрое мгновение. Вроде бы не страшно. Страшно понимать, что темнота не закончится. Никогда. Ну, и это не тайский массаж, когда помяли бока, а тебе легко и приятно после процедуры. Там что-то растет, внутри меня, что-то меняется, идут какие-то процессы с организмом, и все самое «веселое» впереди. Пока только цветочки. Будет больно, будет еще чертовски больно, до адской жути, а не так, что раз, и всем пока.
Пришел в себя я уже на тротуаре. Надо мной склонились какие-то люди, светили фонариком в лицо, трясли за плечи.
– Очнулся, – оповестил всех один из склонившихся.
– Парень, ты как? Слышишь меня? – спросил уже другой.
Я моргнул.
– Двигаться можешь?
Я снова моргнул, хотя ни черта я не мог двигаться.
Рядом лежал таксист. Ему досталось куда серьезнее моего. Ударился головой о руль. Он лежал неподвижно и еле слышно постанывал.
Голова кружилась, как центрифуга. Во рту сохранился неприятный привкус крови и рвоты. Сердце колотилось с бешеной скоростью. Штамп говорить, что оно едва не выскочило из груди, но так на самом деле и было. Невыносимая, адская боль буквально разрывала на части. И почему-то чесались грудь и копчик.
– А говорить можешь? – допрашивал все тот же голос.
Я попытался ответить, но не смог. Завыли громкие сирены скорой, и я вновь потерял сознание.
Оказалось все же, что я пострадал значительно больше. Водитель отделался ушибами и синяками, а у меня сломался позвонок, и повезло, что не задело спинной мозг, иначе бы мне грозил паралич. Весело. Врачи навели еще больше страха. В том, что они это умеют, я убедился часом ранее. Хорошо хоть никто из приехавших не был у нас на корпоративе.
– Похоже, не повезло.
– Спинной?
– Да.
– Ну, все. Покатался. Теперь всегда кататься будет.
– Овощ?
– Так точно.
– Да нет, вон ногой шевелит.
Шевелит. Да я тряс ею, как трясет космические корабли при раскрытии парашюта, если не сильнее.
Удивляюсь, что поседел на несколько волосков, а не на всю голову.
Хотя не стоило принимать такие усилия. Пульс ускорился, да и боль стала резче.
Помню испуганное лицо матери.
Испуганное лицо Валеры.
Его Инги.
А вот водитель «Форда» вообще не пострадал. Ни синяка, ни царапинки.
Он оплачивал мое лечение.
Вернее, не оплачивал, а сунул пару бумажек по пять тысяч рублей и больше не объявлялся.
А лечился я долго и мучительно.
Медленно восстанавливался, но хотя бы знал, что снова буду здоровым, а значит, был стимул, и на боль, на эту бесконечную, зудящую боль и дикие неудобства можно было закрыть глаза и терпеть.
Два месяца я пролежал в больнице.
Практически как мумия.
Одно неловкое движение, и боль пушечным выстрелом, таким же мощным и стремительным, пронзала все тело.
Каждую мышцу.
Каждую клеточку.
Хорошо, что нервам не досталось. Только позвонок. Но и это было несладко.
Я плакал.
Я стонал.
Обливался потом.
Но совсем не шевелиться не получалось.
Боялся, что действительно стукнул паралич, и я окаменел.
Двигался, чтобы доказать обратное.
Врачи подбадривали, кололи обезболивающие, но я все равно чувствовал ее.
Эту дикую ненавистную боль.
Я сам был этой болью.
Большой
