class="p1">Рука Бульриха дрогнула, а вместе с ней дрогнуло и угасающее пламя. Он снова огляделся. И вдруг различил нечто, мерцающее во тьме, два влажно поблескивающих пятна, плывущих совсем рядом, а под ними – еще что-то, блеск, словно от зубов.
Увидев это, он замер еще прежде, чем все понял. Последний проблеск света мелькнул над созданием, не успевшим отпрянуть, скрыться от изумленного взгляда Бульриха, а потом призрачный образ вновь поглотила тьма.
Спичка догорела и обожгла пальцы Бульриха. Это испугало его, как и непроглядная чернота, в которой он внезапно оказался не один. Ужас объял его храброе сердце, и с громким криком квендель развернулся, вслепую пытаясь выбраться наружу. Страх настолько затуманил его чувства, что он растерялся и потерял выход. И вот он уже чувствует ледяное дыхание на своей шее, вот он слышит, как по его следам ступают чьи-то ноги, медленно и тихонько приближаясь по ковру из хвои…
Бульрих кинулся влево и больно ударился плечом о стену. Дико размахивая руками, он еле ухватился за лианы плюща. Раздался громкий шелест, но Бульрих не понял, откуда он доносится – спереди или сзади. Он из последних сил бросился наружу, срывая растения. Зеленый занавес сомкнулся за его спиной, но теперь между лианами зияла дыра.
Наконец, он вылез из согнутого, будто когти, корня и даже по воле благоволящей ему судьбы не свалился головой в крапиву. Вместо этого он угодил в куст остролиста, который сильно расцарапал ему лицо и руки, однако боли квендель не почувствовал. Кровь смешалась с потом и слезами, стекавшими по его щекам. Он присвистнул, заметив, какой шум произвел, продираясь сквозь заросли, и как сильно удлинились тени. Больше Бульрих не смотрел ни влево, ни вправо, ни тем более назад. Он бросился вперед и уже не искал преследователей и не слышал собственного тихого поскуливания между лихорадочными вдохами. Не раз он спотыкался, падал и почему-то оказывался на том же самом месте.
В один миг он все же попытался взять себя в руки, но безуспешно. Его одежда, в которую то и дело вцеплялись ветки и колючки, превратилась в лохмотья, но он ничего не замечал. Бульрих не хотел и не мог остановиться и потому все полз и полз сквозь заросли, которые расступались крайне неохотно. Он двигался, будто загнанный олень, не разбирая дороги, лишь бы подальше от неведомого ужаса за спиной. В конце концов поймавшая его ноги мертвая ветка остановила этот дикий бег, и Бульрих грохнулся в кучу жухлых листьев.
Ему было очень страшно. Он лежал неподвижно и с опаской вслушивался в тишину. Сумрачный лес, как и прежде, молчал. Бульрих неожиданно понял, что в чаще заметно стемнело. Сколько времени прошло с минуты его панического бегства от проклятого дуба?
Медленно, не выпрямляясь до конца, он бросил неуверенный взгляд туда, откуда пришел. Все было по-прежнему тихо. Бульрих надеялся лишь, что за ним никто не следит. Он решительно отбросил всякую мысль о том, кому могли принадлежать блестящие глаза. Не сейчас, не здесь – он обязательно разберется с этим, он еще встретит ужас лицом к лицу… но сперва надо как можно быстрее найти выход из коварного леса.
Квендель подозревал, что это будет непросто, поскольку не имел ни малейшего представления о том, куда его занесло. Все вокруг выглядело одинаково и становилось совсем неразличимым в наступающей темноте. Он оглядел окрестности в поисках хоть какой-нибудь зацепки, которая могла бы указать ему направление, но ничего примечательного не обнаружил. Деревья одно за другим тянулись вдоль тропинки, а между ними вставали стены дикого подлеска, которые мешали обзору и не позволяли ступить и шагу.
Бульрих заставил себя подняться, несмотря на охватившее его отчаяние. И все же сидеть сложа руки он не мог. Если продолжить путь, то останется хотя бы крошечная надежда на то, что он по счастливой случайности выберется отсюда. Одной кукушке известно, где он выйдет из Сумрачного леса – около Двенадцати Дубов или, может, у Звездчатки.
Кто знает, вдруг он ходит по кругу и вскоре окажется у кротовой норы? Холмик, на который он так пристально смотрел днем, теперь казался чем-то удивительным, из другого мира и времени. Бульрих мучительно тосковал по открытым полям и бархатистой синеве вечернего неба над головой, когда над сумрачными садами веет жасминовый ветерок, а в бузине поет черный дрозд…
Внезапный прилив сил побудил его идти вперед. Раздвигая сопротивляющиеся ветки, он все шел и шел, порой вздрагивая от хруста и треска очередной ветки, попавшейся под ногу. То и дело ему казалось, что из-за ствола следующего дерева вот-вот покажется мохнатая рука. Но жуткий лесной хозяин больше не появлялся, и ни один подозрительный след не выдавал ни его, ни чьего-либо другого присутствия. И все же опасения Бульриха, что он не сможет выбраться до темноты, еще больше усилились.
Он пробирался вперед уже довольно долго – иногда полз, иногда брел спотыкаясь, – как вдруг кусты расступились. Ошеломленно замерев, квендель обнаружил, что стоит на краю большой поляны. Он отступил на шаг и, тяжело переводя дух, остановился между стволов. Картограф никак не ожидал встретить среди мрака пустую, не заросшую деревьями землю. Высоко над ним раскинулся долгожданный небосвод, и, сам толком не понимая, чувствует ли он тревогу или спокойствие, Бульрих увидел, как вверху нежно блеснула первая звезда, возвестив о приближении ночи. Стало быть, солнце уже зашло.
Земля впереди немного просела и превратилась в скудный луг. То тут, то там лежали большие валуны. Между ними Бульрих различил мохнатые заросли, но деревья тут не росли. Посередине тянулся длинный ряд разных по величине камней, и Бульрих подумал, не наткнулся ли он на высохшее русло реки. Он нерешительно вышел из лесной тени на открытое пространство и, пройдя несколько шагов, вздохнул с облегчением. Под открытым небом дышалось куда легче.
– Клянусь черными мухоморами, – пробормотал он себе в бороду. – Хоть бы не пришлось возвращаться в тот ужасный лес… Нет, только не туда!
Ему ничего не оставалось, кроме как попытать счастья на дальней стороне просеки в надежде, что уже очень скоро он увидит родные холмы.
Бульрих дошел до камней, разбросанных посреди поляны, и снова замер: перед ним зияла в земле глубокая трещина, кое-где узкая, как борозда, а кое-где расширяющаяся так, что и не перепрыгнешь. По краям, словно выброшенные из глубины, покоились камни, и Бульриху невольно вспомнился кротовый курган.
Между отвесными стенами царил глубокий мрак, еще более затененный тщедушными кустиками, цеплявшимися за них корнями. Из глубины поднимался прохладный ветерок, от
