потом озабочусь соответствующим ремнем с портупеей, чтобы носить было сподручней эти полтора килограмма металла.
Сенька Епишев оказался Авксентием Силычем, как пояснила мне разбитная молодуха, простоволосая, в накинутом на плечи темно-сером платке, курившая у входа в подворотню дома семнадцать по Гончарной улице. Комнатенка Силыча была совсем крохотной, окна даже не имела — очевидно градостроительный кодекс в части времени инсоляции жилых помещений Государственной думой еще не рассматривался. Открыл мне дверь изрядно помятый парень, в грязном теплом белье, с дурацкой сеткой на сальных волосах и чадящей свечкой в руке.
— Чего хотел? — выдохнул бывший приказчик на меня амбре застарелого перегара, махорки и гнилых зубов.
— Авксентий Силыч Епишев?
— Он самый. — приосанился хозяин подвальной кабинки. Видимо, кроме шлюхи, снимающей клиентов у ворот этого нового, но уже изрядно загаженного доходного дома, его так никто не называл.
— Записку вам требуется передать, и на словах кое что. — я понизил голос и выразительно зашарил глазами по затемненному пустому коридору подвала: — Вы один?
— От братанов что-ли? — Сенька посторонился: — Давай записку.
— Сейчас, далеко запрятал. — я вошел в комнату, зашарил рукой за пазухой, а второй, тем временем поплотнее прикрыл дверь и задвинул щеколду.
За стеной наяривала гармошка, слышались пьяные голоса, где-то ругались в надрыв, и громко плакал ребенок, скорее всего, даже не один.
— Так где записка? — Парень нетерпеливо тряс передо мной рукой с огрызенными ногтями.
— Нету ее, потерял, наверное. На словах просили спросить, куда ты падаль, Аню Пыжикову увез?
— Ты кто такой? — Сенька стал медленно отступать к кровати, после чего плюхнулся на нее и сунул руку под пышную подушку с торчащим через ткань чехла серым птичьим пером.
— Даже не вздумай! — пока Сеня, абсолютно справедливо, следил за винтовкой, поставленной мной в уголок у порога, я достал из кармана свой крупнокалиберный аргумент и приставил парню ко лбу (всегда об этом мечтал, но законы о милиции — полиции, это сделать почему-то, это запрещали, а здесь можно): — Я ужас, летящий на крыльях ночи!
— А? — Сеня забыл о руке, которой он безуспешно шарил под подушкой, собрал глаза к переносице, не отрывая зрачков от огромного ствола моего револьвера.
— Посвети! — я отбросил подушку в сторону, ожидаемо, шкодливые пальчики Епишева уже лежала на каком-то пистолетике.
Изъяв пистолет в пользу Революции (потом посмотрю, что я там добыл), я вернулся к вечеру вопросов и ответов.
— Где Аня?
— Ты кто?
— На! — я ударил упрямца кулаком в ухо, после чего схватил подушку и накрыл им голову упавшего Авксеентия, сильно нажав на дергающееся колено. Толку с этого было чуть, Сенька продолжал дергаться, пытаясь сбросить подушку с лица, пришлось ствол приподнять чуть выше, уткнув куда-то в промежность. После этого Акс…тьфу, забыл, как его по «взрослому» зовут, перестал дергаться и испуганно замер.
— Последний раз спрашиваю — где Аня? — я убрал подушку в сторону.
— Да ты знаешь, что с тобой мои братаны сделают?
— А кто у нас братаны? — чуть сбавив тон, спросил я.
— Братаны у меня Иваны, они с каторги бежали, а таких как ты нарубили — у, сто человек!
— Да ты что сразу же не сказал, что твои братовья такие уважаемые люди? Надо им маленько денег отнести в счет моего извинения. Куда подношение то послать?
— А на складе кровопийцы Пыжикова ты их найдешь, если только они с тобой разговаривать будут. Они за меня тебя на лоскуты порежут….
— Как скажешь. — смиренно ответил я и перебросил подушку на правое колено месье Епишева, с силой вдавил ствол револьвера в пуховую подушку и, взведя курок, нажал на спуск. Ни хрена подушка не гасит звуки, или может быть пушка у меня слишком большая — во всем подвале большого доходного дома мгновенно смолкли все звуки, даже младенцы испуганно замолчали. Пока Сенька, неверяще пучил глаза и хватал широко раскрытой пастью воздух, втягивая в себя его для своего первого крика, я оторвал окровавленную и вонюче тлеющую подушку от изуродованного пулей колена и с силой заткнул ею ему рот.
Жизнь есть жизнь — через несколько секунд за стенкой опять взревела гармошка, загомонили веселые и пьяные мужские голоса, младенцы продолжили свой вой, куда, совсем незаметно, но органично, вплелся вой-стон, в остервенении грызущего подушку, Сеньки, да и то недолго. Когда я выходил из подвала, голос этого ублюдка уже затих, наверное, спасительное беспамятство пришло ему в помощь.
— Ну что, солдатик, нашел кого искал? — давешняя девица все еще стояла у ворот, наверное, все клиенты ушли делать революцию.
— Спасибо тебе, сладкая, нашел.
— А может ко мне зайдешь? У меня мадера имеется, сладкая. Сегодня два солдата Кексгольмского полка ей рассчитались. И беру я недорого.
— Ну да, три рубля же это не деньги, это любовь. Сегодня некогда, завтра, может быть, забегу вечерком, сладкая.
— Ну заходи, я всегда здесь, если свободна. — крикнула девица уже в мою удаляющуюся спину.
Дорогу к своему складу купец мне описал достаточно подробно, с привязкой к местности и архитектурным излишествам, поэтому был я у одноэтажного кирпичного лабаза, с потемневшей вывеской «Смешанная торговля. Бакалея. Скобяной товар. Торговый дом купца Пыжикова Е. А.» над широкими воротами, примерно через час блужданий среди узких переулков, построек, какой-то железной дороги и закопченных мастерских.
В узкую щель небольшой дверцы, врезанной в одну из створок ворот, пробивался тусклый свет, а у железной трубы у входа грустно стояла накрытая попоной, впряженная в телегу, лошадь. Наверное, это был экипаж, на котором и увозили от родного дома Анну Ефремовну Пыжикову. Увидев приближающегося меня, лошадка встревоженно всхрапнула, выпустив из ноздрей струйку пара. Люди, что в полголоса разговаривали на складе, напряженно замолчали.
Я вытащил из кармана носовой платок, вытряхнул на руку куски сахара, взятого у мадам Пыжиковой для проведения органолептической экспертизы и, вытянув раскрытую ладонь вперед, крадучись, двинулся в сторону беспокойного животного. Не знаю, как лошади видят в темноте, но тревога в голове лошадки сменилась ожиданием и надеждой — она вытянула в мою сторону любопытную морду, а потом, когда я приблизился, осторожно взяла крупными зубами сахар с руки и радостно захрустела им. Я погладил моего нового четвероного друга по коричневому лбу с маленькой белой звездочкой, показал ей пустые ладони, когда она вновь к ним потянулась, после чего припал ухом к щели в двери, где обитатели склада уже успокоились и продолжили свою беседу.
— Колюня, может дозволишь мне с девкой побаловаться. На хрен ее вести твоему блатокаину, перетопчется он. Да и без денег за девку, у нас их скоро будет, как у дурака махорки.
— Денег много не
