стоит Кеция, засунув руки в карманы плаща, который свисает нараспашку и кажется каким-то сырым и плесневелым, как и длинное чёрное шерстяное платье под ним. Её ноги втиснуты в рабочие башмаки. — Когда я получу свои деньги? — спрашивает она.
— Когда сделаем снимки, — отвечаю я, затем прибавляю: — Мне нужно зайти в банк. У меня нет наличности.
— Куда пойдём?
— Ну, давайте просто погуляем, ладно? Вам наверняка известны улицы, которых меньше всего коснулись… перемены.
Я замечаю, что она косится в сторону, туда, где стоит Роберт. На мгновение мне кажется, что Кеция его видит, затем понимаю, что она, наверное, рассматривает гостиничное фойе, куда, без сомнения, никогда не заходила.
Кеция дёргает головой, показывая, чтобы я следовала за ней.
После посещения банка, когда она ждала меня на улице, мы направляемся к набережной, но не в гавань. Мы пересекаем один из шести мостов через реку в жилой район. Туристов здесь немного, даже при том, что изрядная часть строений теперь превратилась в гостиницы. На дверях традиционные украшения — венки из сухих трав, причудливые гирлянды из листвы и сушёных фруктов, с неизбежными зубоскалящими тыквами, осадившими входы и подъезды.
— В каком-то смысле, этому городу повезло, — говорю я Кеции. Большую часть пути мы прошли в молчании, лишь изредка она показывала на интересные мне места.
— С чего вы это взяли? — интересуется она.
— Ну, из-за его истории, города долгое время… остерегались. Это значит, что он не достался на растерзание градостроителям. Оставшееся восстановили с некоторым почтением или, по крайней мере, не касались вовсе. Вы прожили здесь всю жизнь?
— Это мой дом.
— Давайте сделаем несколько снимков тут.
Я располагаю Кецию на фоне высоких, разномастных зданий Вашингтон-стрит, но выглядит она неспокойно. Это не её квартал; когда-то он был богатым, до того, как его забросили, а теперь вновь разбогател. Я сознаю, что вообразила, будто она живёт здесь с самых 1920-х годов, но это, само собой, не тот случай. Она — не призрак, а, если бы действительно была такой старой, то преобразовалась бы в обитателя моря, как, по слухам, бывало с престарелыми жителями Иннсмута. — Ведь так, Роберт? — тихо спрашиваю я.
— Так и было, — подтверждает он. Он подозрительно равнодушен к Кеции. Я ожидал испуга, удивления… хоть чего-то.
— Если будем снимать вас в том месте, которое вы считаете самым подходящим, то где это может быть? — спрашиваю я её.
— У моря, — отвечает она.
— На причалах?
— Место, которое мне по душе — на дальней стороне мыса. Это глушь. Никто туда не ходит.
— Звучит замечательно, — соглашаюсь я.
— Это долгая прогулка.
— Прекрасно.
По пути я фотографирую здания и случайно снимаю Кецию, когда она не замечает. Она всё больше кажется мне подростком, который стремится выглядеть непокорным или необычным. Она не назвала мне свою фамилию и я понимаю, что не собираюсь её выспрашивать; полагаю, это Марш, Уэйт, Элиот, или что-то ещё, относящееся к одному из старинных родов, не какое-то там новое имя из других мест.
Мы бредём по Мартин-стрит к морю и, в конце концов, попадаем на Уотер-стрит, которая следует вдоль гавани по всей внутренней окраине мыса. Понемногу здания редеют, а лавок и кафе больше не заметно. Когда мы добираемся до самого конца, причалы всё дальше отстоят друг от друга, а пришвартованные там лодки, как правило, полуразвалившиеся. Доки жмутся обветшалыми группками. Холодный ветер продувает сушу, песчаную и плоскую, кроме вздымающихся у моря дюн, покрытых почти бесцветной высохшей травой. Редкие деревья гнутые и колючие, будто сгорбленные старухи, нацеливающие проклятья пальцами веток. Уотер-стрит продолжается, но теперь это отсыревшая дощатая дорожка, местами засыпанная песком. По бокам её торчит выцветшая ограда из штакетника, кое-где почти вертикальная, но в основном повалившаяся и поросшая травой.
— Постойте, — говорит мне Кеция. — Слушайте.
Ветер поёт или, может, скрытый в нём голос, взывающий из глубин. Мною завладевает меланхолия. Я переполнена благоговением.
— Это лучшее место, чтобы слушать песнь ветра и моря, — сообщает Кеция.
Я вижу, что она понемногу раскрывает душу, хоть и оттаяла не до конца. — Понимаю, почему вам здесь нравится, — говорю я. Замечаю, что Роберт уходит восточнее, прямо к самому океану. Это, разумеется, его скорбное влечение, к тому, что, как он верит, лежит под волнами.
Мы с Кецией направляемся туда же. Запах соли и рыбы усиливается до невозможности. Мы взбираемся на высящиеся дюны и, оказавшись на вершине, глядим вниз на усеянный камнями песчаный склон к морю. Слева от нас до сих пор стоит высокое покосившееся сиденье спасателей, опасно склонившись к земле. Трудно представить, что когда-то люди проводили здесь летние дни — в волнах резвились дети, на песке загорали женщины в солнечных очках. Теперь же, пляж был пустынен и заброшен, словно мы забрели в далёкое будущее и не осталось никого живого, нигде. Но что же за люди когда-то приходили сюда?
Пока ветер играет прядями волос Кеции, я фотографирую её на фоне открытого океана. Риф Дьявола теперь виден отчётливее — намёк земли на горизонте. Если бы мы приблизились к нему, то смогли бы увидеть, насколько он иззубрен и гибелен.
Говорится, что Глубоководные прибывают из бездн — резвиться на острых скалах и забирать поднесённые жертвы. Вот морская жрица, готовая возглавить празднество смерти. Она скрывается под изношенными одеждами, но её выдают пылающие глаза и свирепая усмешка. Она вверяется воздуху, в какой-то миг разводит руки, запрокидывает голову, раскатисто смеётся. Роберт стоит у неё за спиной, на порядочном удалении, тонкая чёрная фигура посреди прибрежной травы.
В минуту радости Кеции трудно поверить, что она — местная уроженка. Угрюмость — документально подтверждённое приложение к Иннсмутскому Облику. Несомненно, Кеция влюблена в город и его ландшафт, очарована им, может, даже одержима, но так ли уж она отличается от меня? Перебралась ли она сюда жить или, когда говорила мне, что Иннсмут — её дом, лишь выражала свою мечту?
— Вы когда-либо видели океанское свечение? — спрашиваю я.
Она подозрительно смотрит на меня, потом настороженно отвечает, снова впадая в угрюмость. — Иногда такое бывает.
Наступает молчание, затем я произношу: — Это место драгоценно. Нам стоит порадоваться, что люди присматривают за ним, пусть даже не вполне осознают, о чём именно они заботятся.
— Так не должно быть, — громко и яростно огрызается Кеция. Внезапная перемена её настроения пугает. — Один человек погубил старый Иннсмут… один-единственный человек. Нельзя отмахнуться от этого.
Я бросаю нервный взгляд на Роберта и мягко говорю: — Кеция, если бы не он, то это сделал бы бы кто-то другой. Иннсмут не может вечно
