Хэллоуиновская пицца-23
На верхушке дядюшкиного дерева
Даррелл Швайцер
Да, я расскажу вам об этом.
Это случилось во Время Падающих Листьев, когда дядюшка Алазар находился на верхушке дерева. Тогда он мог вплотную приближаться к Земле из полуночных небес. Его можно было услышать на верхних ветвях в лесу, то скачущего, словно белка, то парящего там, его крылья гудели и жужжали, будто у какого-то громадного насекомого. Чьим именно дядюшкой он был? Об этом ходили россказни, зачастую противоречивые. Я слышал их всю свою жизнь. Он был одним из нас, одним из семьи Бёртонов, хотя, чьим братом и сколько поколений назад, оставалось совершенно неизвестным. Он обитал среди Тех, Кто в Воздухе. Он говорил с тёмными богами. Он ушёл к ним, в ночь и никогда не возвращался, не по-настоящему, способный вернуться лишь наполовину, как-то так и полностью преобразовался, вне всяких человеческих пределов. Иногда мы, Бёртоны, слышали, как он нашёптывает нам. Он дотягивался до наших снов. В своё время его слышал мой отец и отец моего отца, и его отец; но не моя мать, потому что она была Бёртоном только по браку, а в истинной крови много-много лет что-то сохранялось… но я отвлёкся.
Итак, прошу заметить, хотя, может, деревня Хоразин и укромная, может и отличается своими нравами, но, всё-таки, находится она в Пенсильвании, а не на Марсе, так что у нас имеется кое-что общее со всем прочим миром. У нас наступает Хэллоуин, а Время Падающих Листьев (древнее индейское название) — практически то же самое, что и Хэллоуин, поэтому и наши дети в маскарадных костюмах тоже шумно шаркают по листьям от дома к дому, собирая сладости. Они путешествуют только группами и шумят так, чтобы отпугнуть Зинаса, который, согласно преданию, некогда был одним из нас, но тоже в одну из подобных ночей вошёл во тьму и стал её частью — жив ли он ещё или нет — тема множества споров — а пальцы у него, предположительно, были длинные и острые, как сучья и вы не захотели бы повстречаться с ним.
Это случилось такой же ночью, когда сласти и костюмы уже убрали. В том году я изображал Дарта Вейдера, а мой брат Джорам — вампира. Мы сидели в темноте на крыльце — наши родители, мы с братом — ему было десять, на три года моложе меня — и два очень незаурядных гостя — старейшина Авраам, наш глава и его помощник, Брат Азраил. Они в подробностях расспрашивали нас с Джорамом и говорили с нами обоими в весьма старомодной манере, что, как я знал, было частью ритуала.
Мой отец сидел без слов, тогда как мать слабо всхлипывала.
Это было нешуточным делом. Люди, которые выходили во тьму иногда не возвращались обратно.
— Джорам, — произнёс старейшина. — Ответствуй мне искренне, явно ли ты прослышал глас своего дядюшки и уразумел его словеса? Осилишь ли ты выправить обязанность его провозвестника?
— Да, я осилю, — отвечал мой брат.
Старейшина обратился ко мне. — А что до тебя?
— О да. Я тоже.
Он взял нас обоих за руки, соединил их вместе и сказал: — Далее вам должно удалиться. Ступайте же.
Я знал остальную часть и повторять нам не было нужды. Знаки проявились. Звёзды повернули вспять на своих путях, будто язычки замка встали на свои места, отворились врата в небесах и дядюшка Алазар мог примчаться назад из тёмных пучин, чтобы говорить с нами этой ночью.
Это было поистине особенное время. Священное время для наших людей, хотя, конечно, не для прочих пенсильванцев.
Мой отец лишь коротко сказал мне: — Томас, позаботься о своём брате.
— Позабочусь, пап.
Так, рука об руку, мы с братом и отправились. Несмотря на зловещие нотки, это вызывало почти буколическую сцену в воображении — два мальчика, держащиеся за руки ради удобства или чтобы не потерять друг друга, два брата, прокладывающие путь (сперва с шумом, пиная листья, затем потише) в лесистые холмы за городом, чтобы исполнить некий древний обряд, что-то вроде посвящения или паломничества, возможно, этакий переход во взросление.
Вот так мы и шли, сперва по грунтовой дороге, затем срезали путь через поля, в лес, под сверкающими звёздами и что, я спрашиваю, в этой картине было не так?
Есть кое-какие вещи, которые я пропустил.
Прежде всего, я истово ненавидел своего брата. Я не показывал этого, но втайне пестовал свою ненависть, почти с самых тех пор, как он родился. Сперва я даже не понимал, почему. Он был умнее меня, более смышлёным. Мои родители любили его больше. Когда мы были совсем маленькими, он ломал мои игрушки, просто потому, что мог. Он был лучше в школе. (У нас была, пожалуй, что последняя во всей стране однокомнатная школа, поэтому я видел, как он завоёвывал все награды. Это значило, что мне они не доставались.), Но, кроме этого, он — единственный, кем дядюшка Алазар особо интересовался. Дядюшка входил во сны Джорама, так, что Джорам иногда садился в постели, выкрикивая слова на диковинных языках, а затем просыпался в поту и (как бы нелепо это ни выглядело), иногда приходил ко мне ради успокоения. И я притворялся, что успокаиваю его, но лишь прикидывался, всегда прикидывался и хранил свою ненависть в сердце.
Там раздавались всяческие звуки, что можно услышать сверху ночью — возможно, белки, просто стучащий ветками ветер или звучащий издали голос, словно кто-то кричал с вершины далёкого холма и нельзя было разобрать, что говорят, лишь причитающий протяжный крик. Это было всё, что когда-либо слышал мой отец или дед, или прадед, потому что боги, Те, Кто в Воздухе или даже ушедшие века назад дядюшки не очень часто сносились со всеми нами и, когда они так делали, это становилось совершенно особенным событием. Что, разумеется, делало и моего брата совершенно особенным.
А меня — нет. Это было следующим пунктом.
Я солгал старейшине Аврааму. Сам я ничего такого не слышал. Я опять прикинулся и солгал старейшине, что походило на богохульство, но я так поступил и не жалел об этом.
Также я пообещал отцу, что позабочусь о своём брате. Это обещание я сдержу. О, да. Я о нём позабочусь.
Мы шли в темноте через лес, возможно, несколько миль. Полагаю, брат находился в каком-то трансе. Он что-то тихонько мурлыкал себе под нос.
