смеялся, много говорил, но разобрать его слов Байгушев не мог. Потом командир показал большой палец. О, этот жест был понятнее. Значит, он и другие солдаты, бывшие с ним, сделали нечто хорошее. Ротный опять заговорил, хлопал по плечам. Николай ничего не слышал.
Он был контужен взрывом своей же гранаты.
Его повели в тыл.
* * *
— С той ночи нет мне покоя, — после долгой паузы совсем тихо сказал Байгушев. — И Наташу напрасно мучил…
На лице Кашлева появилась улыбка, оно приняло какое-то детское выражение. Потом он посерьезнел:
— А знаешь, мой друг, бросить из-за такого Наташу, прости, глупость, страшная глупость. Говорил, что ты тогда будто стал трусом в душе. Не поверю! Зачем сам себе осложнил жизнь, скрывал, как я понимаю, свои переживания от Наташи? Знаешь, мне кажется, что своими маленькими переживаниями ты сам возводил себя в ранг этакого мученика! Говоришь, поступил, как трус, друга предал, а откуда же взялся подвиг?..
Долго считали ногами шпалы, молчали. Шли медленно — жарко очень, пот покрыл лица. Словно и не было недавнего купания.
Нескоро Кашлев спохватился:
— Э, друзья о нас попросту забыли!
Действительно, Подобаева и Терехова впереди не было.
— Придется догонять. Да… Ну а что сталось с твоим Петром?
— Ничего особенного, живой, — скупо усмехнулся Байгушев. — Только как встречу, не могу отвыкнуть от прежнего — перед ним кажусь этаким напроказившим мальчишкой. Хуже того…
— Значит, живой. Далеко живет?
Байгушев усмехнулся, на этот раз откровеннее:
— Рядом. Вон за тем поворотом дороги.
— То есть? — уставился на него Кашлев.
— Подобаев Петр и есть мой фронтовой друг. Тот, которого я упустил в воде у дамбы.
— Что?! — оторопел Кашлев и остановился.
— Он. Звездочка у него за ту самую дамбу. Там был не только один мой дот. Были и покрепче…
ГВАРДИИ РЯДОВОЙ
Рассказ
И вот это мгновение пришло.
Не раз Василию Батенко приходилось стремглав выскакивать из окопа и бежать в полный рост вперед, навстречу серо-зеленым мундирам.
Рота часто бывала в жарком деле. Люди встречали очередное известие об отступлении с хмурыми лицами. Сначала ожидали ответного удара у границы, потом называли крайним рубежом Днепр. Но вот уже позади осталась древняя русская река. Бои гремели все ближе и ближе к Харькову.
«Неужели и здесь не остановим?» — угрюмо подумывал солдат и снова поглядывал в сторону, где теперь совсем уже недалеко лежало родное село Землянское. «Как-то там наши! — И усмехался невольно, вспоминая белобрысого сынишку с деревянным ружьем, отчаянно ревевшего при расставании. — Вслед за батькой, наверное, на войну собирается».
О родных думал Батенко и в последнюю минуту перед атакой. Когда услышал команду, покосился лишь на своего тезку, долговязого Ковширина, и одним рывком поднялся на бруствер.
— Рр-ра-а-а!.. — неслось со всех сторон. До врага оставалось тридцать, потом двадцать шагов. И вдруг — это всегда случается вдруг — огненный смерч надвинулся на глаза, ослепительная вспышка, и сознание погасло.
Атака была отбита. И когда поредевшая рота спешно отходила к своим окопам, около Батенко задержались двое.
— Готов, — решил попутчик Ковширина.
Ковширин попытался прослушать, бьется ли сердце.
— Говорю тебе, готов! Голова разбита, вроде мозги показались. И левая сторона груди разорвана. Где уж!..
Ковширин скрипнул зубами:
— Такого бойца!.. Помнишь переправу на Десне? До конца удерживал, а ведь остался один…
Рота оставила первую линию окопов с потерями, а ночью вся часть снялась с позиций.
Солдата Батенко исключили из списков. А «похоронную» посылать было некуда: родное его село было уже захвачено противником…
…В госпитале тяжелораненый, у изголовья кровати которого на табличке не было фамилии, а стоял только номер, в сознание не приходил много дней. Сменявшиеся на дежурстве медички не раз передавали друг другу:
— Этот, кажется, так и не придет в сознание…
Но солдат не умирал.
На десятые сутки дежурной сестре ночью показалось что-то неладное. Она подошла к кровати. Больной стонал, порывался встать. Потом затих. Губы его пошевелились. И вдруг сестра разобрала еле слышный шепот:
— Живу я, сынку, живу!..
Дежурный врач сообщению сестры не удивился.
— Такой здоровяк не может умереть. Могучая натура у бесфамильного. Не иначе молотобойцем был.
Врач угадал. Когда-то до войны не было лучшего кузнеца в селе Землянском, что на Харьковщине, а пожалуй, и во всей округе. Издалека, бывало, приезжали к нему колхозники, и всегда он соглашался помочь. Закончив очередную поковку, он долго рассматривал ее, потом удовлетворенно крякал:
— Это дело!
Началась война, и потомственный хлебороб и коваль стал называть «делом» атаку, бой, словно хотел этим подчеркнуть, что главнее занятия сейчас не было.
Врач оказался прав: выжил бесфамильный, зарубцевались раны. И фамилию свою назвал — Батенко. Тревожило его постоянно только одно: нет известий от родных, не знает он и где его рота, полк, где боевые друзья. В новой части, куда его направили, первые дни чувствовал себя словно чужим.
А вскоре солдаты увидели впереди Дон…
Выгружались из эшелона в темноте. Отблеск «светляков», густо навешанных в небе далеко за Доном, играл на заспанных лицах. В сумятице кто-то успел закурить. Его примеру последовали еще несколько человек. Но успели затянуться всего раз, другой. Из темноты раздался сердитый бас:
— Прекратить курить!..
То была пора, когда многие еще верили, что даже издалека, с высоты, экипаж самолета может заметить зажженную спичку.
Услышав бас, Батенко вздрогнул от неожиданности: бас показался очень уж знакомым. Но тут же подумал: «Не может того быть!..»
Началось построение, и он заспешил за всеми к своему взводу.
У Дона долго ждали очереди на паром. Нервничали, так как кто-то успел узнать у бойца комендатуры, что без бомбежки не обходится ни одна ночь.
Но вот и паром. Взвод спешно погрузился, прозвучала команда «Пошел!», заскрипел настил.
Батенко стоял у перил. Донская вода совсем мирно плескалась у борта парома, плотно набитого молчаливыми, поеживавшимися от речной сырости солдатами. А где-то выше по течению, по слухам, враг уже вышел к правому берегу, там продолжались тяжелые бои. Значит, и к воде привольного Дона, исстари катившего свои волны по вольготно раскинувшейся степи, примешалась человеческая кровь. От этой мысли черная поверхность реки показалась зловещей, враждебной.
Паром был на середине реки, когда вдалеке на севере снова вспыхнули «светляки». Немного спустя воздух колыхнули далекие разрывы.
— Фашист, — негромко сказал невысокого роста, щуплый солдат, жавшийся к плечу Батенко.
«Светляки» горели маслянисто-желтым цветом. Отблеск их лег на поверхность воды длинными полосами, кончавшимися у невидимого в темноте берега. От светлых бликов вода отливала мертвой сталью.
Глухие разрывы следовали один за другим. В промежутках слышался отдаленный воющий
