ожидать себя, скоро вновь появилась в столовой и еще на ходу первая заговорила:
— Теперь, господин Брег, расскажите нам, где же Бог хранил вас в последнее время и чем занимаетесь, что ходите теперь в статском платье?.. — и она также присела к столу.
Брег тем временем закончил еду; наклонением головы он поблагодарил стариков и обратился к Людмиле Рихардовне.
— С тех пор как вы оставили меня в Нарве, — неожиданно вспомнив прошлое, Брег начал свое повествование именно с больного места, — и даже не хотели говорить со мной тогда, приехав из Витебска лишь на короткое время, в конце мая прошлого года, чтобы через других отказать мне, я все же не переставал следить за вами, за вашей жизнью, и вы всегда были у меня в виду. Я это говорю вам откровенно и при ваших же родителях, как старый друг их дома. Продолжаю служить в том же полку как прапорщик, но только уже на Икскюльском фронте. Теперь новые порядки, как видите, и я партийный человек, председатель комитета и партии своей в полку; нахожусь в городе по делам службы и места остановки для ночлега не имею, а на Икскюльском фронте, в полку, теперь там нечего мне делать. Случайно на станции узнал ваш адрес и о том, что вы переведены сюда, я и поспешил посетить вас… — закончил он и быстро взглянул на старика Цепу и улыбнулся в сторону его старушки.
— Похвально с вашей стороны, похвально и очень даже!.. — протянула старушка Цепа, улыбаясь гостю.
Но в этот же момент в столовую через кухню вошел денщик Филипп, и все как-то сразу замолчали. Он передал Людмиле Рихардовне распоряжение полковника о выезде, помог кое-что уложить и убрать на кухне, а затем снял телефонный аппарат и ушел с ним обратно в штаб.
Старики Цепы, Людмила Рихардовна и прапорщик Брег сразу забеспокоились о необходимости выезда из Риги, но прежде всего решили выяснить: какое же будет распоряжение железнодорожного начальства Цепы. Людмила Рихардовна не протестовала и упросила отца как можно скорее идти на станцию и все подробно разузнать. И когда отец вышел, то мачеха ее вновь ласково заговорила с Брегом:
— Так вы останетесь у нас?.. Я дам вам и место выспаться, и прийти…
— Я согласен… И очень вам благодарен за предоставленный приют… Мне некуда спешить, а из Риги поедем вместе… — лаконически ответил Брег и поднялся из-за стола.
— Так вы, пока выяснится отъезд, можете и отдохнуть немного… — участливо предложила старушка Цепа и также поднялась и увела гостя в свою комнату.
Людмила Рихардовна тем временем молчала. Она мысленно сравнивала своего мужа с Брегом. В душе ее была борьба: этот, Брег, был первым ее женихом, хотя и без любви, зато официально обрученным считался, но потерял ее полтора года тому назад благодаря пьянству и неблаговидному поведению. Теперь же он вновь предстал, да еще в такое время. Она не находила объяснения — ни о любезностях мачехи с Брегом, ни о подозрениях ее насчет Давида Ильича, которого ненавидела и никогда с ним не говорила, хотя и жила в его квартире. И она, решительно отбросив всякие навязчивые мысли и чистосердечно простив мужу за то, что он не взял ее с собой в машину, все же решила: выехать из Риги поездом туда, куда он указал, а пока что выйти в сад и рассеяться немного. Еще никогда она не чувствовала себя такой почему-то униженной, как именно теперь. В первую минуту, когда она узнала, что муж больше не прийдет домой, а ей предстоит скитание одной в поездах по назначению в Старую Руссу и, быть может, в обществе одного лишь Брега, она отчетливо поняла тогда смысл его прихода. А теперь в саду мысль эта вновь стала ее преследовать, и чувство физического унижения было так велико, что она даже нервно зарыдала и убежала вглубь сада с мыслью о самоубийстве.
— Да что же это!.. Неужели этому еще не конец?.. Неужели я совершила когда-нибудь такое ужасное преступление, что оно никогда не простится и всегда всякий будет иметь право смеяться надо мною… — чуть не закричала она, заломив руки над головой.
В саду становилось уже темно, а в городе во многих местах видны были пожары и большие клубы черного дыма окутывали его; слышны взрывы снарядов и артиллерийская стрельба со стороны Икскюля. Она вдруг инстинктивно вспомнила, что там где-то умирают мужчины, молодые, сильные, как и ее муж, которые, многие конечно, всегда так же охотно и жарко бегали, быть может, с увлечением наслаждались красотами природы, а теперь невольники — дерутся, убивают друг друга. Вспомнила она и свое оживление в юные годы, которое напрягало все ее тело под взглядами других, и вдруг, совсем сознательно, пробудилось в ней чувство гордости и правоты, а к прапорщику Брегу какое-то презрение и ненависть, подозревая его в дезертирстве, в побеге из полка во время боя.
«Ну, что ж, — подумала она, — слава Богу, что своевременно отделалась от такого труса и изменника, как Брег, предателя родины и народа своего. Ведь у меня есть достойный муж, хотя “мама” и презирает его, клевещет и думает… Меня-то никто и никогда не смеет презирать, и я лучше умру за идею мужа…» — и она круто повернулась к дому и пошла скорым шагом.
В столовой комнате она застала отца, мачеху и Брега, которые намечали уже и план отъезда: старики должны выехать в Витебск, вместе со всеми железнодорожниками, в поезде, отходящем сегодня же ночью, а Брег с Людмилой Рихардовной — завтра утром, в сборном поезде для прочих граждан Риги. Странно улыбаясь такому решению улыбкой, делавшей Людмилу Рихардовну похожей на молодую кокетливую девушку, она как будто бы спокойным, но с особенно милыми нотками голосом заявила со своей стороны:
— Хорошо! Я на все согласна. Вы, господин Брег, раздевайтесь пока и чувствуйте себя как дома…
Времени у нас достаточно… — И прапорщик Брег послушался, молча снял с себя верхнюю одежду и присел на ближайший стул как бы от усталости; а старики Цепы тем временем приступили на скорую руку укладываться для переезда на станцию.
Какая-то внутренняя сила, и грозная, и милая, установилась в комнате, где сидел господин прапорщик Брег. Людмила Рихардовна была в восторге и, своим веселым присутствием духа заставила
