совершенно чужие. Чужая страна, чужой язык, чужие традиции, обычаи, сам уклад жизни.
И муж — чужой. Хотя по документам — ее.
Марфа сразу по приезду запретила себе ныть и расстраиваться. Приняла решение — исполняй. Вышла замуж и переехала в другую страну — ну так и живи.
Да разве это жизнь?!
Хотя внешне все вполне благополучно. Марфа с места в карьер бросилась вникать в нюансы немецкого ресторанного дела — и уже немало в этом преуспела. Каждый вечер она час тратила на уроки немецкого языка. Они даже с Клаусом договорились, что с утра они говорят только на его родном языке. Это приносило плоды.
Клаус просто светился от счастья и гордости за нее. В первые же несколько дней Марфа постоянно с кем-то знакомилась. Осознала вдруг, что на фоне местных дам выглядит настоящей красавицей. Нет, у Марфы отродясь не было комплексов по поводу своей внешности. Но свои внешние данные она отнюдь не считала своим главным достоинством. А тут, в Мюнхене… ну королева красоты какая-то. Или она просто к другим стандартам внешности привыкла? Когда она поделилась своими наблюдениями с мамой, она рассмеялась и сказала: «Ну так нечего было в средние века красивых женщин массово на кострах сжигать! Пусть теперь наслаждаются!».
В общем, Марфа чувствовала себя чуть ли не королевой красоты Мюнхена. И работа вроде ладилась. И с персоналом проблем не было. И немецкий с каждым днем все уверенней. И Клаус просто светится от счастья и гордости за нее.
***
И бесконечно отделываться фразой «Голова болит» нельзя. А близость с Клаусом… да нет же, не с Клаусом, а с мужем! — это каждый раз испытание для нервов. Господи, она и предположить не могла, что окажется когда-нибудь в такой нелепой, водевильной, анекдотической какой-то ситуации! Что ей придется лежать на спине, смотреть в потолок и думать… Ну, не о побелке, конечно. В доме Клауса — в их доме, черт побери! — идеальной потолок! И вообще дом чистый и уютный. И Клаус старается. Только чем больше он старается доставить ей удовольствие, тем хуже Марфе. Ну не говорить же ему «Давай побыстрее!», в конце концов.
Поэтому Марфа считала. Про себя. По-немецки. Повторяла названия дней недели, цветов, месяцев. Спрягала по лицам и временами заковыристые немецкие глаголы.
Наверное, в этом причина ее таких значительных успехов в освоении языка.
Черт…
Но Марта надеялась, что все со временем образуется. Она привыкнет. К жизни здесь, к языку, к Клаусу.
И вот вам пожалуйста. Один телефонный звонок — и все эти выстраданные планы летят в тартарары. А она сама летит, все сильнее нажимая на педаль акселератора, в аэропорт.
Я, конечно, не уверен, Мрысь, но тут так написано — что имени Штрауса. Это который музыку писал, кажется.
Кто так делает, Ракитянский?! Только ты. Эгоистичный, самовлюбленный, инфантильный гад. И я не позволю тебе разрушить то, что я создала. Слышишь?!
***
У него сердце замерло, когда увидел ее. И все мысли разом вышибло из головы — а их накопилось, пока Роман ждал Марфу, немало.
Он быстро шагнул к ней и крепко обнял. Марфа что-то пискнула, завозилась в его руках, пытаясь высвободиться, но Роман лишь сильнее сжимал руки. Наконец, Марфа замерла. И он замер.
Как давно он не чувствовал себя таким беспричинно счастливым, как сейчас. Когда обнимал Марфу. Как он вообще без этого смог так долго продержаться?
Руки все-таки пришлось разжать. Потому что так всю жизнь не простоишь, увы. Марфа резко отступила назад.
— Ну? Что у тебя случилось?
— А с чего ты взяла, что у меня что-то случилось? — Рома, не таясь, разглядывал Марфу. Вглядывался, впитывал ее черты. Она изменилась. Только он не мог понять, в чем именно. А обдумать это сейчас ему не давала череда настойчивых вопросов.
— Нормальные люди не сваливаются как снег на голову без предупреждения!
— А я ненормальный.
— Рома, зачем ты приехал?
Это Марфа. И на то, что она даст ему какую-то поблажку, Роман не рассчитывал. Но все же надеялся, что у него будет сколько-нибудь времени на разминку. Черта с два. С Марфой на разминку рассчитывать не приходится. С места в карьер.
— Соскучился.
Он невинно распахнул глаза, она свои, наоборот, сузила.
— А если серьезно?
— Я предельно серьезен. Мрысь, а русское гостеприимство из тебя еще не вытравили? — Марфа шумно выдохнула, а Рома продолжил: — Я голодный и устал с дороги.
— А от меня ты чего хочешь?
— Ну как — что? Добра молодца обогреть, накормить, в баньке попарить.
— Хорошо! — Марфа резко достала телефон. — Сейчас я тебе подберу гостиницу. Сколько звезд, Роман Ростиславович?! И какие-то другие пожелания есть?!
Резкий голос, холодное выражение лица. И как-то вдруг и мгновенно он осознал, что… Что все. Роман понял вдруг, что все. Его Марфы больше нет. Это какая-то чужая Марта Штибер. Которая сейчас отправляет его жить в гостиницу. А на что он рассчитывал, собственно? Что она привезет его в свой дом? В дом, где живет она и ее… муж?!
Пять минут назад он был счастлив лишь от того, что обнимает ее. А теперь стало больно. Как в тот момент, когда увидел кольцо на ее пальце. Нет, сильнее. Хотя куда уж сильнее, кажется…
— Ты что, рассчитывал жить у меня, Рома? — Марфа словно читала его мысли. — Это неудобно, неприлично и… Неужели ты не понимаешь?!
Понял, Марфа. Только сейчас понял. Все понял. Дай продышаться — и отвечу.
— Да, конечно, — Ромка слышал, каким чужим и заторможенным голосом он говорит, но не мог с этим ничего сделать. — Да, разумеется, ты права. Я… все понял. — Он наклонился и взял сумку. Он зря приехал. Совершенно точно зря. — Увидимся как-нибудь еще, Мрысь.
— Не смей мной манипулировать! — Марфа почти взвизгнула. — И не надо мне давить на жалость!
— И в мыслях не было, — Рома вдруг почувствовал, что говорить ему ужасно трудно. И очень хочется развернуться и уйти. Потому что какой-то непонятный комок в горле, глупый, детский, и он мешает говорить. И мешает вести себя как нормальный взрослый человек. Но… но… но… Вот он сейчас развернется и уйдет. Сядет в самолет и улетит обратно. И никто не знает, когда они снова увидятся. И он обязан ей хоть что-то сказать. И, желательно, правду. Хотя бы часть ее. — Я и правда по тебе соскучился, Мрысь. Мы же… мы же так близки были. Вспомни, сколько у нас всего было вместе. А потом ты вдруг… а без тебя вдруг стало как-то пусто
