на доску накладем кирпичей… Как Сорочья Похлебка только станет отворять двери, кирпичи и посыплются к нему на голову.
— Да ведь доска привязана будет веревкой? — недоумевал крепкий на голову Дышло.
— И пусть привязана, а тут все развяжется. Понимаешь, такой узел сделаем, что как дверь будет отворяться, она сама и развяжет узел.
Бурсе этот грандиозный проект очень понравился, но привести его в исполнение ей не пришлось. Это случилось как-то само-собой, невзначай.
В субботу, сейчас после всенощной, в домовой училищной церкви, когда ученики парами выходили в коридор, инспектор долго стоял на амвоне, отыскивая кого-то глазами. В его голове тоже созрел план, только не против бурсы, а против отца Мелетия. Бурса должна была явиться только средством выполнения этого плана. Дело в том, что донос, поданный инспектором на отца Мелетия, получил обратное действие, то есть владыка пригласил отца Павла к себе, отругал его за непочтительность к старшим и особенно к непосредственному начальству и потребовал, чтобы он, отец Павел, извинился перед смотрителем. Хотя все это и происходило домашним образом, келейно, но это не мешало отцу Павлу чувствовать всю тяжесть полученного афронта. Не зная, что ему предпринять, он обратился к келейнику владыки, всесильному человеку, и тот за некоторое посильное приношение дал благой совет: во-первых, не унывать, а, во-вторых, подставить ножку отцу Мелетию во второй раз, но уже более серьезным образом: тогда владыка «отринется от Мелетия».
Проводив глазами уходивших в столовую бурсаков, инспектор в раздумье отправился по коридору домой. Когда он спускался уже в нижний этаж, из одной двери выскочил Фунтик. Он опешил от страха и немного попятился назад.
— Ты чего тут делаешь? — спрашивал ласково инспектор.
— Я… я забыл платок…
Мальчик смешался и покраснел. Инспектор улыбнулся и, оглянувшись осторожно кругом, ласково проговорил:
— Когда все лягут спать, ты приди ко мне… Или лучше приходи сейчас, после ужина. Да сделай так, чтобы никто тебя не заметил. Понял?
— Понял.
— Придешь?
Фунтик потупился и едва слышно ответил: «Приду…»
— Ну, а теперь ступай скорее в столовую, — уже громко проговорил инспектор. — Бурсаки съедят всю кашу без тебя…
Когда Фунтик и инспектор ушли, из ближайших дверей показалась торжествующая физиономия Епископа. Он подслушал весь разговор.
— Так вот оно как… — прошипел Епископ, направляясь к столовой своей развалистой походкой. — Ловко…
Все время ужина Епископ хранил упорное молчание и ни на кого не смотрел.
— Чего ты надулся, как мышь на крупу? — спрашивал Епископа Шлифеичка. — Погоди уксусом-то торговать…
Епископ величественно промолчал, набивая рот гречневой кашей.
После ужина, когда бурса разошлась по спальням, Епископ с таинственным видом сообщил Патрону:
— Вот, иди сюда к окну и смотри во двор.
— Да чего я там не видал? — окрысился Патрон.
— Говорят тебе: смотри…
На дворе делалось уже темно. Патрону скоро надоело неподвижно сидеть на подоконнике, и он начал обнаруживать признаки крайнего нетерпения. Но в момент, когда Патрон готов был уже совсем оставить свою позицию, Епископ многозначительно ткнул его в бок и прошептал:
— Видишь?
— Вижу… — прошептал Патрон, провожая глазами маленькую фигуру, которая осторожно кралась около стены по направлению инспекторского флигеля.
— Узнал?
— Фунтик?
— Да…
Фунтик в это время боязливо оглянулся кругом и быстро исчез в дверях подъезда. Епископ и Патрон терпеливо ждали, когда он покажется обратно.
— Видел, как крался около стены-то? — спрашивал Епископ.
— Надо его хорошенько проучить…
— А вы с Атрахманом тогда еще заступались за него, — корил Епископ.
— Да ведь черт его знал, что он ябедник…
— А вот я так знал…
— Так бы и говорил раньше, если знал.
— Эй вы, полуношники, чего тут делаете? — окликнул бурсаков вылезший из своей каморки Сидор. — Брысь в спальню!
— Молчать, гарнизонная крыса! — зашипел Епископ, вспомнив коварное поведение Сидора. — Масло взял, подлец, а как больно драл… Мы тебе ноги переломаем, Сидорка. Слышишь?
— Масло я точно что получил… это верно, — сознавался Сидор, почесывая в затылке. — Только мне инспектор тогда строго-настрого заказал отполировать вас начистоту… Уж я не виноват, братцы!
— Ах ты, кислая шерсть! Нет, брат, тебе теперь вот какое масло будем давать, — проговорил Епископ, показывая фигу.
— Что же, вам же будет хуже, — ухмыльнулся Сидор. — Ну, брысь по местам… Чего тут разговаривать попусту!
Епископ и Патрон все-таки дождались, когда Фунтик вышел от инспектора и, крадучись, пробрался в свою спальню. Известие, что поймали ябедника, произвело поразительный эффект в Лапландии. Бурса, как оглушенная рыба, не знала даже, что следовало предпринять по такому исключительному случаю.
— Да ты расскажи, как ты их подкараулил? — догадались, наконец, спросить Епископа.
Рассказ Епископа только усилил впечатление. Очевидно, что здесь крылся целый заговор, а не случайная ябеда. Если Сорочья Похлебка обратился прямо к Фунтику, значит, он рассчитывал на него, значит, и раньше у них было кое-что. Бурса удивлялась собственному легкомыслию, а больше всего тому, как это раньше не подумала об этом и даже осмеяла мнительность Епископа. Чувство наболевшей злобы теперь нашло себе выход, и бурса наслаждалась перспективой возмездия.
Припомнили, кстати, разные случаи из прошлого, когда Сорочья Похлебка нападал на бурсу врасплох. Теперь было ясно для всех, как это происходило. Негодование росло с каждой минутой, и никто даже не задал себе вопроса, зачем звал инспектор Фунтика. Презрение к Сорочьей Похлебке было так велико, что все глубоко верили в самые несообразные и дикие предположения.
— Хорош, однако, гусь!.. — с негодованием восклицал Патрон. Он в своем лице переживал все то несмываемое оскорбление, которое нанес Фунтик не только бурсе в ее настоящем составе, а всему прошлому бурсы, самым заветным и дорогим для нее преданиям.
— Что мы с ним будем делать? — спрашивал От-лукавого.
— Известно, что…
— Чугунный Апостол и Клешня одного ябедника завязали в мешок и вывесили на целую ночь за окно, — рассказывал Дышло. Он вообще в критических случаях жизни не столько полагался на собственную логику, сколько на силу прецедентов. — А другого купали в бочке с водой… Тут было и подох, да потом откачали.
— Захлебнулся?
— Да.
— Хорошо и подушечками сначала попробовать, — осклабляясь, заметил Епископ, — а пожаловаться не на что. Главное — знаков не оставляет!
— Нет, тут мало подушками, — возражал Патрон. — Нужно такую встряску прописать, чтобы и другим заказал ябедничать-то…
— Мы его на воздуси подымем! — провозгласил Шлифеичка.
— На воздуси, да хорошенько, — подтвердил Атрахман, который чувствовал теперь особенное озлобление к несчастному Фунтику.
VII
За Фунтиком был устроен самый тщательный надзор, так что бурсе положительно был известен каждый его шаг, каждое слово. Епископ выслеживал зверя с особенным старанием. Мальчик, ничего не подозревая, продолжал держать себя, как и раньше, хотя не мог не заметить, что товарищи
