сверху. Ибо прародительницей нового для страны обычая стала супруга Николая I Александра Фёдоровна, в девичестве принцесса Прусская Шарлотта и сестра первого германского кайзера Вильгельма I. Как и многим другим заимствованиям из Германии, новогодней ёлке достанется в России жизнь непростая.
Уже через год после торжества у Загряжских, с началом первой мировой войны, священный синод Русской православной церкви потребует у царя запретить ёлку как «вражескую германскую затею, чуждую православному русскому народу». После октябрьского переворота большевики из атеистических соображений, в пику церкви, на короткий период разрешат новогодние хороводы у ёлки.
Но после кончины вождя мирового пролетариата его преемник, названный «Лениным сегодня», вновь, но теперь уже «в силу антисоветского характера», объявит ёлку вне закона. Реабилитируют беднягу в России только в 1935 году, но зато вроде бы окончательно и бесповоротно.
На новогоднем празднике в усадьбе Загряжских оба брата познакомились со сверстниками из Осташкова и Кудыщей. Максиму ещё не раз доведётся соприкоснуться со старшим дворянским сыном Дмитрием, который учился в гимназии в Твери и горел желанием продолжить обучение в Московском университете, имевшем славу лучшего в империи. Их объединяла любовь к точным наукам, и оба склонялись к тому, чтобы выбрать профессию инженера. Оказалось, что Митя Загряжский неплохо «шпрехал» по-немецки, был даже в Берлине и подобно Максимовой благодетельнице считал Германию восходящей звездой мировой политики.
– Вся история наша русская последние два века завязана на Германию. Со времён Петра стараются немцы по-хорошему благоустроить Россию. И все наши беды идут от того, что берём из германского передового опыта только самое плохое, да и то переиначиваем его на русский лад до неузнаваемости. Нельзя нам ссориться с немцами, а вот дружить надо. Никто в Европе не близок нам, русским, так, как они, – поучал он Максима.
Тот только слушал и не мог ни согласиться, ни опровергнуть доводы новоявленного приятеля: слишком туманным и труднодоступным казался ему разговор о внешней политике. Но после митиных слов воспылал он желанием ещё поболе узнать про далёкую и загадочную Германию.
Хорошего товарища в лице младшенького барчука приобрёл и Емелька. Андрюшка Загряжский воспитывался в духе добродушия и дружелюбия к своему крестьянскому окружению и поэтому не испытывал ни малейшего превосходства от своего дворянского происхождения. Правда, несмотря на равенство в возрасте, проявлял он знания, которые Емельяну тогда были абсолютно неведомы, отчего тот страшно смущался. Андрей свободно умел читать и писать по-русски, но помимо сего уверенно говорил по-немецки.
Емеля же только готовился вступить на тропу учёбы, по которой успешно шагал старший брат. Поэтому не оставалось ему ничего иного, кроме как с удовольствием разглядывать картинки во множестве книг, разбросанных по комнате барского отпрыска размером с их деревенскими полатями. К сожалению, встречи с новоиспечёнными друзьями случались нечасто. В усадьбе братья Загряжские появлялись преимущественно летом, поскольку основную часть времени семья проводила в Твери.
1913 год войдёт в историю российской империи как апогей спокойствия и благополучия. Вплоть до горбачёвской перестройки по нему будут сверять достижения разных лет советского периода – производство чугуна и стали, зерна и молока, поголовье коров и овец.
Весьма успешным выдалось то времечко и для Селижаровых. Часть отменного урожая Игнат с немалой выгодой продал перекупщикам. Приоделись на зависть односельчанам, облагородили жилище, подправили хозяйство, смогли подкинуть деньжат Максиму.
Новая жизнь обозначилась и для Емели. В конце октября, когда завершились сельскохозяйственные работы, распахнула как обычно двери приходская школа в Кудыщах. В качестве первоклассника прибыл для изучения грамоты и прочих предметов счастливый мальчуган из Занеможья. Ему не терпелось начать приобщаться к знаниям.
«Ну, теперь-то держись, друг Андрюха Загряжский! В учёбе я тебя в два счёта перегоню, и ты скоро сам признаешь мою победу, то-то потеха будет!» – Емелька все-
рьёз настроился повторить успехи старшего брата, завоевав в школе славу лучшего ученика.
Перед началом занятий завёз Игнат сына в деревеньку поблизости. На пороге небольшой избушки, которую кто-то, очевидно, недавно починил, их встретила старушка. Такого морщинистого лица Емеля ещё не видал.
– Вот, Аграфена, привёл к тебе на благословение отрока, которому ты жизнь спасла. Видишь, каким вырос сорванец. В школу собрался.
– Вижу, вижу, – раздалось в ответ. – Красивый малый… Весь в тебя. А благословение моё… Пошто оно ему? Пусть попы благословляют. А я своё ещё тогда, при рождении, молвила и от слов тех не отказываюсь. Урядником станет твой парень или что-то в том роде. Проживёт же ровно столько, сколько и мне Господом Богом отведено будет. Слышь, Емелька, повезло тебе. Мне сейчас 49 стукнуло. Так что можешь не беспокоиться. До этого возраста доживёшь точно, а дальше будешь зависеть от меня. А тебе, Ильич, большое спасибо за подмогу по дому. Не течёт теперь и не дует.
Емельян так и не понял, что такое сумасбродное плела «старуха», про урядника и про чей-то возраст. В мыслях он весь уже видел себя в школе, соображая, как будет бороться за лавры первенства, сколько приобретёт новых товарищей и как удобнее всего будет добираться из родной деревни до Кудыщей.
После запуска несколькими годами ранее железной дороги Полоцк – Бологое село преобразилось существенно. Гордостью Кудыщей стало уникальное, с двумя колоннами и соединяющей их аркой, сооружение у дорожного полотна в рельсах и шпалах, названное «вокзалом».
У него останавливались непривычные для здешних мест товарные и пассажирские поезда с вагонами трёх цветов – жёлтыми дорогого первого класса, синими, подешевле, – второго и зелёными, всенародно любимыми, – третьего.
На вокзале открыли буфет с насыпным ледником для хранения провизии, куда сразу же потянулись местные за-
всегдатаи. Станционный трактир, открытый чуть ли не всю ночь, превратился в центр притяжения для любителей накачаться со всей округи. Новой достопримечательностью стали мужская и дамская уборные с невиданными доселе «ватерклозетами». Вокруг вокзала разбили аккуратный садик.
Население посёлка изрядно прибавилось и перевалило за пять тысяч. Пополнилось и число жителей Осташкова, удачно оказавшегося на железнодорожной трассе, достигнув 12 тысяч. Добраться до столицы уезда из Кудыщ и близлежащих деревень вроде Занеможья стало делом почти пустяковым, было бы только на что купить билет. Проехаться зайцем было абсолютно невозможно.
Железная дорога дала работу десяткам кудыщинцев. Всё село на первых порах любовалось, как стрелочники зажигают семафоры. Открылась изба-читальня, расширился фельдшерский пункт, вымостили булыжником сразу две центральные улицы, грязи поубавилось, а уж лавок с товарами, виданными и невиданными, стало не перечесть. Кудыщинский базар соревновался с осташковским по числу продавцов и покупателей.
Новый мир, представший перед глазами изумлённых, привыкших к однообразной рутине жизни сельчан, неожиданно дополнило появление в селе иностранцев. Из Германии нагрянула небольшая команда
