крыши?
– Может и так. Суть не меняется. Одиночество – это неплохо и им нужно уметь наслаждаться.
– А вы считаете себя одиноким?
– Не будь я одиноким, я бы тебя прогнал.
– Но раз уж это неплохо, то быть одиноким не грустно. Так получается?
– А я не говорил про грусть. С ней тоже нужно сосуществовать, – он продолжал курить и смотреть в окно. – нужно грустить и осознавать это. Нужно быть одиноким сознательно. И жизнь эту жить нужно, понимая все ее недостатки, и принимая их. Иначе будешь вечно зол, печален или, если совсем в крайности, мертв.
– Но ведь не всегда наша жизнь – это грусть, одиночество и печаль? – я выкинул бычок.
– Почти всегда. Я не всегда был одинок, если так. И жена у меня была, и дети. Но я всегда находил возможность побыть с собой наедине. Наверное, поэтому так легко сейчас об этом говорю.
– Могу я снова побыть наглым и спросить, что произошло?
– Можешь. Их забрало время. Вот так вот, под руки, – он сделал движение, будто взял два огромных арбуза, – и унесло с собой.
– Прошу прощения.
– Все нормально. Смерть – закономерность, которую не изменить никак. Она клеймом ставится при рождении. Остается только ждать. И все мы ждем. Только не надо рваться к ней, она не лучший собеседник.
– Только ее и ждать всю жизнь? От этого можно и отчаяться совсем.
– Откуда же мне знать? Но ждать не нужно, что касается мирского. Нужно делать что-то. Только так ты поймешь, куда идти. А ты идешь бесцельно, ожидая, что тебе попадется сундук с золотом за поворотом, девушка длинноногая и Феррари с ключом в замке зажигания. А этого всего добиться нужно.
– Но если нет уверенности в оправданности действий, которые собираешься совершить?
– Тогда иди прыгай с крыши, как друг твой. Уверенности не должно быть ни в чем. Жизнь изменчива. Но то, что ты оступился – не приговор, ведь ты не знал, что тебя ждет. Делай то, что делаешь, и забудь о такой вещи, как проблемы. Они будут всегда, а решая их, ты приводишь в порядок себя. И дальше становится проще.
– Это звучит очень прагматично.
– Без этого никуда.
– А кто напротив живет? – я перевел тему. – просто… у них – икона, у вас – Гагарин.
– Да черт его знает. Сумасшедшие какие-то. То они тут, то там. Как приезжают, постоянно бесами и демонами соседей кличут. Но ко мне они как-то снисходительно. Да и Матвеевну любят, хотя та их терпеть не может. Странные люди, в общем. Не обращай внимания.
Мы прошли мимо иконы. Она была неподвижна, даже горделива. Не глянув в нашу сторону, она так и осталась висеть на том же месте, а мы поднялись на этаж выше.
До лестничной клетки пятого этажа доносились звуки капель с четвертого, отдающиеся булькающим эхом в мою тяжелую голову. Батареи были разогреты до предела. Становилось жарко даже без пальто, которое я, как оказалось, оставил у Юрия Алексеевича. Возвращаться не было смысла, поэтому я решил забрать его наутро.
Мы прошли по разбитому и неровному бетонному полу, вдоль красных стен. Вокруг одной из дверей плотно въелась в стену черная копоть. На фоне нее дверь казалась торжественной и даже героически выстоявшей. Скорее всего, дверь поставили после пожара, попытавшись придать квартире менее трагичный вид. Отчасти, возможно, получалось. Но несмотря на всю пыль, разбитый пол, следы пожара и паутину в углах, лестничная клетка выглядела словно после субботника.
За окном послышался гром. То ли салюты, то ли бешенство столичной погоды, которое стало привычным в последнее время. В целом, лестничная клетка выглядела ухоженной, словно после субботника. Разве что в верхнем углу в паутине жужжал огромный, переливающийся металлическим блеском всех цветов радуги, как капля бензина в воде, жук. Его жужжание и далекие звуки накрапывающей воды создавали ощущение природной симфонии, теплой и успокаивающей. Только одно портило картину – цветы. Не сами по себе, конечно, а то, в каком виде они стояли у обгоревшей квартиры. Это был венок. Под ним красовалась фотография с черной косой лентой снизу. Это омрачило теплое настроение, и головная боль вновь напомнила о себе.
– Ты чего встал? – окликнул меня дядя Юра.
– Засмотрелся, – я бросил взгляд на венок. – а что тут произошло?
Он позвонил в дверь:
– Тут как раз живет Елена Матвеевна. Она тебе, если захочет, расскажет.
– А кто на фото?
– Ее сын. Ее об этом не спрашивай. Захочет – расскажет.
– Понял. Молчу.
Дверь тихо приоткрылась. На пороге стояла миловидная бабушка, осанку которой не потревожило время. Она стройно и одиноко стояла в дверях, и не дождавшись слов, сказала:
– Юрий Алексеевич, добрый вечер.
– Добрый, Елена Матвеевна. Как вы?
– Ну, знаешь, время идет. А старость – не радость.
– Еще как знаю. И полностью с вами соглашусь, – он подвел меня за плечо к двери. – вот, гляди, молодой парень, скромный. Голова у него раскалывается, домой ему нельзя, родители заругают. У меня его негде класть, вот я про тебя и вспомнил.
– Это правильно, что вспомнил. И тебе, мальчишка, повезло, что бабушка еще спать не легла. Проходи.
Я прошел в прихожую, а Юрий Алексеевич тихо сказал пожилой женщине:
– Елена Матвеевна, не переживай, он не бездомный, ничего такого. Устал парень, да и голова, говорит, разболелась. Пойти никуда не может. У меня-то спать негде, а ты – доброй души человек, обязательно примешь гостя. Мы давно с тобой по душам не говорили, поэтому вот тебе – мой заместитель. Точно найдете, о чем поговорить.
– Смотри мне, Юрий Алексеевич, под твою ответственность, – она повернулась ко мне. – помощь мне твоя будет нужна.
– Да, Елена Матвеевна, помогу, – я добродушно улыбнулся, несмотря на боль в щеке.
– Не подведешь, сынок. И помни о том, что время уходит. А ты его на раздумья тратишь. Живи, друг мой, один или с кем-то, грустный или веселый. Живи, главное.
– Спасибо вам. На этот раз не отнекивайтесь.
– И не буду. Пожалуйста, – он обратился к пенсионерке. – доброй ночи, Елена Матвеевна, зайду к вам на чай намедни.
– Заходи-заходи, Юр, буду тебя ждать. Спокойной ночи.
– До свидания, Юрий Алексеевич, доброй ночи, – воскликнул я.
– Пока-пока, – он помахал рукой и уверенно зашагал вниз по лестнице.
Убранство квартиры напомнило мне бабушкин дом в деревне. В ней были точно те вещи, которые я помню из своего детства. Прихожая была аккуратно укомплектована валенками, старыми изношенными ботинками, толстыми дубленками и легкими пальто баклажанового цвета. Сверху на вешалке лежали перчатки, шарфы и шапки. На полу же
