сочинения Палладио. Пока хозяин лавки разыскивал книгу, они стали расхваливать ее достоинства, сравнивая оригинал и копию. И самое сочинение, и заслуги его автора были им хорошо известны. Принимая меня за архитектора, они похвалили меня за то, что я начал изучать творения этого художника раньше, чем других: для использования и применения он дает даже больше, чем сам Витрувий; он основательно изучил древних и древности и пытался приблизить их к нашим потребностям. Я долго разговаривал с этими любезными людьми, узнал еще кое-что, касавшееся достопримечательностей города, и откланялся[24].
Первая фраза говорит об осуществлении желания: такова цель любого посещения книжного магазина. Последняя – о приобретении знания, но не из книг, а от людей, которые их читают. Больше всего немецкого эрудита и путешественника удивляет то, что все книги сшиты в тетради и доступны, благодаря чему посетители могут общаться и друг с другом, и с книгами. Единообразный переплет получил распространение в Европе лишь около 1823 года, с появлением соответствующей машины, после чего книжные магазины стали все больше походить на библиотеки, потому как предлагали готовый продукт, а не полуфабрикат, – во времена Гёте речь могла идти о кустарных переплетах. В «Сентиментальном путешествии» (1768) Лоренс Стерн заходит в книжную лавку на набережной Конти, чтобы купить собрание сочинений Шекспира, но книготорговец отвечает ему, что не располагает им. Возмущенный путешественник берет то, что лежит на столе, и восклицает: «Как! Вот же!» Тогда продавец объясняет, что эта книга принадлежит не ему, а одному графу, который прислал ее на переплет: сей esprit fort[25] «любит английские книги» и дружит с островитянами.
В 1802 году Шатобриан, получив известие о подделке четырех томов «Гения христианства», отправился в Авиньон. В своих воспоминаниях он сообщает, что, «переходя от одного книжного к другому, сумел обнаружить автора подделки, который не знал, кто я такой». Таких было много в каждом городе, и о большинстве не сохранилось никаких воспоминаний. Мы склонны видеть в литературе абстракцию, хотя на самом деле речь идет о необъятной сети предметов, тел, материалов, пространств. Глаза, которые читают; руки, которые пишут, переворачивают страницы и держат тома; нервные импульсы в мозгу; ноги, несущие в книжные магазины и библиотеки (или оттуда); биохимически обусловленное желание; деньги, которыми расплачиваются; бумага, картон и ткань; полки, которые вмещают книги; перемолотая древесина и исчезнувшие леса; еще больше глаз и рук, ведущих грузовики, загружающих коробки, расставляющих тома, любопытствующих, поглядывающих и листающих; договоры, буквы и цифры, фотографии; склады и места продажи; квадратные метры города; знаки, экраны, слова из краски и пикселей.
От глагола poiéin – «делать» происходит слово поэзия, которое в Древней Греции – до появления прозы – было по сути синонимом литературы. Социолог Ричард Сеннет исследовал в своей работе «Ремесленник» сокровенную связь между рукой и глазом: «Любой хороший ремесленник поддерживает диалог между конкретными приемами и мышлением; развиваясь, этот диалог становится опорой для привычек, а привычки, в свою очередь, задают ритм, с которым проблемы решаются и обнаруживаются». Он говорит прежде всего о плотниках, музыкантах, поварах, скрипичных мастерах – тех, кого мы обычно понимаем под словом «ремесленники». На самом деле его рассуждение можно перенести на бесчисленное количество профессионалов, принимающих участие в создании книги, а именно: изготовителей бумаги, типографов, печатников, переплетчиков и иллюстраторов. Как и на любого читателя – на расширение его зрачков, на способность сосредоточиваться, на положение тела, на память кончиков пальцев. Само письмо, если оно каллиграфическое, то есть выполненное вручную, все еще подчиняется законам совершенства в таких цивилизациях, как китайская или арабская. А по меркам истории культуры переход от ручного письма к клавиатурному набору произошел совсем недавно. Хотя книготорговец не участвует непосредственно в создании предмета, в его образе можно видеть образ читателя-ремесленника, который после десяти тысяч часов, необходимых, согласно различным исследованиям, чтобы стать экспертом в каком-либо деле, становится способным сочетать ремесло с совершенством, производство с поэзией.
Некоторые книжные магазины уделяют большое внимание тактильной стороне, чтобы бумага и дерево оставались свидетелями этой традиции читателей-ремесленников. Например, три английских магазина Topping & Company оборудованы стеллажами, изготовленными местными плотниками; и маленькие надписи, указывающие секции, и карточки с рекомендуемыми наименованиями сделаны вручную. Богатый отдел поэзии в книжном магазине Бата демонстрирует, как важно, чтобы книжный сохранял и приумножал интересы общества, в которое он вписан. «Люди этого маленького города гордятся своей любовью к поэзии, – рассказал мне Сабер Хан, один из местных продавцов, – а мы гордимся тем, что предлагаем одно из самых значительных собраний поэзии в стране». Поскольку читатели и плотники в каждом месте разные, у каждого магазина Topping & Company «свой характер, как у братьев и сестер, но кофе во всех бесплатный, потому что в чашке кофе никому нельзя отказывать». Там я видел, как читатели часами засиживались на деревянных стульях за деревянными столами. И видел подстилку и миску собаки, которая бродила по книжному магазину – своему и нашему дому. Его девиз «A proper old-fashioned bookshop» можно было бы перевести как «Настоящий книжный на старинный лад» или как «Книжный, каким он должен быть вне зависимости от моды».
Как сказал мне Жозе Пиньу, отец-основатель лиссабонского Ler Devagar, книжный магазин способен восстанавливать социальную и экономическую ткань того места, где находится, поскольку представляет собой чистое настоящее, ускоренный двигатель изменений. Отсюда понятно, что многие книжные становятся частью социальных проектов. Я вспоминаю книжные магазины во многих городах Латинской Америки, поддерживающие контакт с Элоизой Картонерой и ее лавкой в Аргентине, и книги, переплетенные безработными, которые собирают на улицах бумагу и картон. Я вспоминаю ресторан La Jícara в мексиканской Оахаке с вкуснейшей местной едой, совмещенный с книжным для детей и для взрослых, где продаются только книги независимых издательств. Я вспоминаю Housing Works Bookstore Cafe, которым руководят исключительно волонтеры и который отдает все доходы от продажи книг, сдачи в аренду помещений и кафетерия на нужды самых обездоленных жителей Нью-Йорка. Это книжные магазины, протягивающие руку, чтобы выстроить цепочки между людьми. Нет лучшей метафоры книжной традиции, ведь мы читаем не только глазами, но и руками. В моих путешествиях мне много раз рассказывали одну и ту же историю. Это тот случай, когда нужно было переезжать и клиенты, уже ставшие друзьями, предлагали свою помощь. Такая человеческая цепочка соединила старое помещение памплонского Auzolan с новым. Или помещения RiverRun в Портсмуте. Или Robinson Crusoe в Стамбуле. Или Nollegiu в барселонском районе Побленоу.
Романо Монтрони, несколько десятилетий проработавший в магазине
