со всхлипом. – Вот сейчас бы ещё чарку, а! Опохмелиться! – посмотрел он горящими глазами на Якова: румяный, курносый и здоровый. Он был славным малым, как и его покойный брат Васька.
* * *
В середине февраля в Нижний пригнал из Ярославля гонец и сообщил, что город захватили казаки Заруцкого.
В этот же день на городском совете было решено немедленно отправить в Ярославль передовой отряд и занять его. Только потом уже выступать основными силами.
Выбор идти скорым маршем на Ярославль малыми силами пал на князя Дмитрия Лопату-Пожарского.
Когда все разошлись из съезжей, князь Дмитрий остался с Биркиным и Лопатой-Пожарским.
– Дмитрий, ты уж постарайся, – мягко стал напутствовать Пожарский своего дальнего родственника Лопату-Пожарского. – У тебя две сотни конных. Этого вполне хватит, чтобы прижать там казаков!
Они оба были по имени Дмитрий, оба были Пожарские. Только один имел прозвище Лопата, оно уже крепко пристало к его фамилии, а другого после ранения в Москве, на Сретенке, стали было называть Хромой, но это прозвище не прижилось. Их прадеды были братьями: Иван Большой, Фёдор, Сёмен, Василий и Иван Третьяк. Вот так, если указывать их по старшинству. Дмитрий Петрович, по прозвищу Лопата, происходил от Фёдора, второго из братьев. А Дмитрий Михайлович происходил от пятого брата, Ивана Третьяка. И они приходились друг другу братьями в четвёртом колене, и считались ещё родственниками.
– Не беспокойся, – сказал Лопата-Пожарский. – Всё будет как надо. А вы, как только получите от меня сообщение, тут же выступайте, – повторил он то, что уже было сказано на совете.
Утром князь Дмитрий провожал Лопату-Пожарского.
– С Богом! – пожал он ему руку. – Удачи!
Они обнялись. Лопата-Пожарский вскочил на коня и двинулся впереди сотни смоленских служилых. Они спустились вниз, к Волге, и пошли легкой рысью по укатанному зимнику. Вскоре они скрылись из вида.
Князь Дмитрий оживился, проводив родственника, и пошёл с Биркиным к съезжей избе. Там у них было достаточно других дел.
Прошло полторы недели.
В полдень, когда Пожарский и Биркин разбирались с войсковыми будничными нуждами, в приказную заскочил Кузьма.
– А-а, вот и он сам! – сказал князь Дмитрий.
Он только что собирался послать за ним.
– Дмитрий Михайлович, здесь гонец! – выпалил Минин. – Из Ярославля!..
Пожарский насторожился, ожидая неприятностей.
– Князь Лопата занял Ярославль! – выждав несколько секунд, чтобы произвести эффект, вскричал Кузьма.
– Зови, зови гонца! – обрадовался этому известию князь Дмитрий.
В избу впустили гонца. И тот сообщил, что Лопата-Пожарский, заняв Ярославль, переловил там казаков Заруцкого и посадил в тюрьму.
– Ну, слава богу! – перекрестился Биркин.
Гонца отпустили.
Решено было выступать немедленно, не ждать казанцев, Биркину же ехать туда, в Казань.
Настало время выходить в поход всем ополчением.
* * *
Подошёл март. Стало чаще появляться солнце. Морозные дни ушли в прошлое. От этого и настрой у служилых оказался иной.
Ополчение Пожарского двинулось вверх по Волге, зимником. Их санный обоз растянулся на несколько вёрст. Везли продовольствие, пушки, запасы зелья и корма для лошадей. Конные шли отдельно сотнями. Часть пеших ехала на подводах. На подводах ехали и пушкари. Но многие ратники тащились пешими.
В войске уже все знали, что Суздаль заняли казаки Андрея Просовецкого. Поэтому от первоначального плана идти к Москве через Владимир и Суздаль пришлось отказаться. И им предстояло идти дорогой на Ярославль.
В первый день ополчение покрыло расстояние только до Балахны.
К городу они подходили уже в сумерках. Балахна стояла на правом низменном берегу Волги. И они увидели её только тогда, когда уперлись в низкие крепостные стены, обозначились посадские избёнки…
Здесь, в Балахне, войско разместили на ночлег. Ратных распределили на посаде: по избам, тесно, но в тепле.
Князь же Дмитрий и Минин въехали в город в сопровождении своих холопов и стрельцов. У съезжей избы они спешились и вошли в неё. В избе тускло горел жирник, стоял полумрак. За столом сидели два человека. Их лица неясно обозначались в полумраке. Приглядевшись, князь Дмитрий узнал Матвея Плещеева. Рядом с ним сидел какой-то незнакомец, оказался местным городским старостой.
Они поднялись с лавки.
Князь Дмитрий поздоровался с ними за руку, представил им Минина:
– Выборный человек Кузьма Минин!
– Да уже слышал! – сказал Плещеев, здороваясь за руку с Мининым.
Они сели за стол и выслушали Плещеева. Тот рассказал им, что он привёл с собой сотню боярских детей и готов присоединиться к ополчению.
– Хорошо, – согласился князь Дмитрий, обрадовавшись даже такому малому пополнению. – Скажи своим, пусть обратятся вот к нему, – показал он на Кузьму. – Он поставит их на довольствие. Определит оклады.
– Сделаю! – отозвался Кузьма, как всегда в таких случаях.
Плещеев и староста ушли из съезжей, по своим заботам.
– Кузьма, у тебя в этом городе земское дело есть? – спросил князь Дмитрий Минина.
– Да, Дмитрий Михайлович. Я иду к местным солепромышленникам. Здесь же делами заправляют и два моих брата. Соль варят, – стал подробно рассказывать Кузьма. – Здешние места богаты солью. Местные воротилы отправляют её дощаниками по Волге, по Оке. В ту же Москву. Да и в Ярославль тоже. Варниц здесь десятка четыре. Да рассольных труб вон сколько! – махнул он рукой выше головы. – Мой старший брат Фома начинал тут завод, уже лет двадцать тому будет. Сейчас, почитай, главный здесь. Вот через него, думаю, и выколотить из мужиков деньги на земское дело… Что-то я заговорил тебя, Дмитрий Михайлович, – спохватился он, сообразив, что надоел князю.
– Ладно, Кузьма, давай займись этим, – сказал князь Дмитрий. – Тебе помощь-то нужна в разговоре с мужиками?
Кузьма помолчал, соображая, втягивать ли в это Пожарского: «Да, если не справлюсь».
Князь Дмитрий понял, что Минин не хочет прибегать к его помощи. Надеется, что всё обойдётся мирно в разговоре с мужиками.
– Хорошо! Если что – пошлёшь гонца ко мне!
Кузьма согласно кивнул головой и вышел из съезжей.
Зайдя в избу, где он остановился с Потапкой, бессменным помощником, Кузьма взял его и пошёл с ним на двор к своему брату Фоме. Там он попросил Фому собрать торговых и солепромышленников. Фома ушёл, а Кузьма вернулся в съезжую. Вскоре в съезжей стали собираться торговые мужики, рассаживались по лавкам вдоль стенки в просторной горнице. Тихо переговариваясь, они ожидали, когда подойдут промышленные, косо поглядывали на Кузьму и его брата.
– А при чём мы-то… – тихо ворчали они.
Они и так уже внесли от себя пожертвования. Тот же Фома, брат Кузьмы, поставил ещё три варницы за год, а к ним две рассольные трубы.
– Товарищи, друзья мои и соратники! – обратился Кузьма к мужикам, когда все собрались. – Горько осознавать, глядя на страдания малых, сирых, жен и детей! Наша родина, святая Русь, переживает тяжелые времена! Горько и видеть, что в сердце её,
