в его доме.
— Хочешь, я покажу тебе комнаты?
Георгий знал каждое ее движение. Знал, как она поправляет волосы, как смотрится в зеркало, всегда оттягивая верхнюю губу и щуря глаза. Он знал, что в гневе или страхе она закрывает лицо ладонью, а смеясь, запрокидывает голову. Все, что составляло ее сущность, ее отличие, он запоминал и берег с далеких времен. И сейчас, когда Эвника, вытянув ногу, не глядя, искала на полу свою лодочку, он угадывал, как она, повертев пяткой, утвердится на высоких каблуках и чуть притопнет для устойчивости.
Тогда он подхватил ее сзади за локти и, почти оторвав от земли, повел по комнатам.
— Видишь, здесь сразу же надо будет вставлять стекла.
— Ах, если бы только это…
— Не бойся, — его руки задрожали от сдерживаемой силы и нежности, — никто не виноват.
— Никого еще не было, когда мы уже любили друг друга!
— Тебе не надо оправдываться. Видишь, книги еще не разобраны. Они просто поставлены на полки кое-как. А это ковры. Их засыпали нафталином и сложили. Надо будет куда-нибудь на лето пристроить. В антресоль, что ли.
— Какие ковры? — удивленно спросила она.
— Один на тахту, другой — на пол.
На кухне холодильник до сих пор был открыт. Эвника тихо высвободилась из рук Георгия и присела на подоконник. Она никогда не садилась, а пристраивалась где-нибудь на краешке, подвернув под себя ноги.
— Хочешь пить? Эх, нам бы сейчас вина!
Эвника не ответила. Она тревожно оглядывалась вокруг. Только сейчас, впервые, Георгий мог успокоить ее по-настоящему. Теперь она с ним. Если в их молодость вошла война, ошибки, его упрямство, ее нерешительность, то разве не правильно, что они все это сумели преодолеть? Разве возможно им прожить друг без друга, без этой ночи, пусть даже осыпанной осколками? Он все-таки порезал палец…
— Почему ковры остались здесь? — вдруг спросила Эвника.
— Не знаю.
— Ты ничего не знаешь. Почему она не взяла холодильник?
Эвника спрыгнула с подоконника. Она обежала всю квартиру, касаясь маленькими руками, новых полосатых штор, парчовой скатерти. Она открыла буфет, где чайный сервиз пялился яркими синими цветами.
— Почему это все здесь?
— Нина взяла все, что хотела.
— Она ничего не взяла!
Эвника тряхнула головой, и опять, как в детстве, прямые черные пряди, выбившись из прически, заметались у ее щек.
Георгий поднес ее руки к губам:
— Эвника, неужели ты думаешь, что я такая скотина? Это получилось почти внезапно. У них будет все, что нужно. Нина ни в чем не будет нуждаться. Я понимаю, что тебе не хочется жить среди этих вещей, но ведь это все чепуха. Пусть ничто тебя не мучает.
Она подняла трепещущие, живые глаза, которые жадно прислушивались к тому, что он говорит, удивлялись и чего-то ждали.
А за окном на утреннем небе проступали высокие дома. Заря усилила розовый цвет их камня. Они казались багряными.
— Вот и утро, — сказал Георгий, — а мы не спали. Наверное, так и положено влюбленным.
— Так? — насмешливо спросила Эвника.
И Георгий снова протянул к ней руки.
4
Нина попросила шофера автобуса проехать еще метров триста, до самого Алениного дома. По дороге она все думала, сколько надо будет дать шоферу. Сперва приготовила рубль, потом решила, что это много, и дала пятьдесят копеек.
Шофер денег будто не заметил, но помог вытянуть из автобуса тюк с постелью и большой, самый тяжелый чемодан. Потом автобус отъехал, и они остались в незыблемой тишине. Шелестели деревья над Нининой головой, рокотала река, по дороге к ним бежала женщина, закалывая на ходу волосы и что-то приговаривая. И все равно громадные горы по обеим сторонам ущелья хранили тишину. Острая свежесть заставила Нину глубоко вздохнуть, и она поняла, как давно она сдерживала этот вздох и как он ей был нужен.
Дети стояли неподвижно. Гаянка переводила взгляд с бегущей женщины на мать, как бы побуждая Нину к действиям. Нина сделала несколько шагов навстречу Алене, обхватила ее руками, приникла лицом к ее милому, родному лицу. Она боялась заплакать легкими слезами встречи. Слишком близко были настоящие рвущиеся, незатихающие рыдания. И потому она засмеялась:
— Дай хоть посмотреть на тебя…
— А что на меня смотреть, — махнула рукой Алена, — зарылась я в свое хозяйство, опустилась совсем.
Лицо, которое Нина помнила молодым и прелестным, чем-то неуловимо изменилось и сделалось лицом пожилой, усталой женщины. Но это поразило только в первую секунду. Сразу же стала возвращаться прежняя Алена, ее ярко-голубые глаза, соломенные, непослушные волосы, широкие, пшеничные брови.
«Вот и я так же постарела», — подумала Нина, тут же вспомнила, что она на десять лет моложе Алены, и ее вдруг коснулась давно утерянная радость жить, видеть эти горы, слышать эту ненарушимую тишину.
— Ребятки твои какие уже большие, милые. — Алена обняла Артюшу, и он, отзывчивый на всякую ласку, готовно потянулся к ней, а Гаянка невозмутимо-снисходительно позволила поцеловать себя в щеку.
В дальнейшей суете вокруг вещей Нина участия не принимала. Какой-то мальчик, с виду чуть постарше Артюши, сноровисто пристроил на плече тюк с постелью, ухватил самый тяжелый чемодан и рысцой устремился по тропинке к дому.
Стремительно шагая на длинных ногах, подоспел муж Алены Николай, поцеловал всех в губы звучными, крепкими поцелуями, похватал оставшиеся вещи.
— Сумку не бери, — указывала ему Алена, — сумку мы сами, ты вот чемодан да баул…
— Фу-ты, ну тебя, — сердился Николай, — что ты мне все указываешь: то бери, то не бери…
Он забрал все: сумку под мышку, чемодан в руки, баул на плечо.
— Вот вечно она мне указывает по всяким мелочам, будто я сам не знаю, — тут же пожаловался он Нине.
Дети побежали за ним, как щенки за большим голенастым псом.
Перед домом густо и ярко росли цветы. В комнатах блестели крашеные полы. Над кроватями тканые коврики почти точно повторяли вершины гор, мостики через бурные реки, темные ели у бревенчатых хижин.
Дом был новый, четырехкомнатный. Рассказ о строительстве этого дома Нине еще предстояло выслушать много-много раз. Уже сейчас Алена начинала и бросала говорить о том, как трудно дался им этот хорошенький домик, облицованный светлым деревом «в елочку». Уже сейчас Нина узнала, что Лучинские до поздней осени жили в палатке, «вот здесь, под яблоней», как Алена готовила еду для рабочих на летней печке, как таскала тяжелые камни, расчищая участок.
— Люди над нами смеялись. Сам строитель, а вот уже и снег пошел, а Лучинские все без крыши.
— Ты смотри, Нина, — сказал Николай, — до сих пор она меня заедает. Если я
