любую соломинку. Меня послали за хозяином «Ивана-виллиса».
Я мигом скатился по лестнице и забарабанил в дверь моего друга.
– А? Что? Тревога? – пробормотал дядя Аполлон, стоя в дверях в исподнем и глядя на меня невидящими со сна глазами.
– Дядя Аполлон! Скорее! – крикнул я. – К машине! Маленький Игорёк… умирает!
Слово «умирает» сразу разбудило дядю Аполлона. Он засуетился, тяжело запрыгал на одной ноге, попадая в штанину, запыхтел, наматывая портянку, застучал каблуком, втискивая ногу в сапог.
– Настоящий солдат должен одеваться в одну минуту… что немаловажно, – пробормотал он и выбежал на улицу, на ходу натягивая брезентовый плащ со слоновым ухом. – Сейчас мы его заведем!
Он произнес последние слова и осекся, как бы на мгновение утратил уверенность. Но все же бежал к машине, а я, как верный оруженосец, семенил следом.
Стояла глухая мутная ночь. Над озером курился туман. Лицо обволакивала влажная прохлада. И ни наверху, ни внизу на воде не было звезд. Мы подбежали к машине. Дядя Аполлон достал заводную ручку и долго не мог попасть в маленькое отверстие. Наконец попал. Тяжело вздохнул. Поплевал на руки. Изо всех сил крутанул ручку, и мотор весело заворчал. «Иван-виллис» ожил. Как говорят шоферы, «завелся с пол-оборота». Дядя Аполлон только что не закричал от радости. Но сдержался.
– Где больной? – спокойно спросил он и, довольный собой, замурлыкал под нос любимую песню:
И на груди его сияла Медаль за город Будапешт…
Он держался так, словно ничего особенного не произошло, словно его «Иван-виллис» всегда заводился по первому требованию. Но я знал, что случилось чудо.
Двигатель громко работал. К машине бежали люди. Мать несла на руках маленького, закутанного в одеяло Игорька из седьмой квартиры. Машина с удивительной легкостью сорвалась с места и покатила, покатила, желтыми пучками света прокладывая себе дорогу в ночи.
Уже замер рокот мотора, а жильцы дома не расходились, все смотрели вслед «Ивану-виллису», и каждый считал, что мальчик уже спасен.
На рассвете «Иван-виллис» вернулся на буксире. Сердобольный самосвал довез его до дома.
Постепенно я проникся любовью к старому автомобилю. В моем представлении он из малоподвижной, вечно дремлющей машины превратился в существо живое и весьма любопытное. Конечно, я еще очень мало знал о нем. Да и жизнь дяди Аполлона продолжала оставаться для меня загадкой.
В конце апреля дядя Аполлон особенно много времени проводил у старой машины. Мыл ее, подкачивал баллоны. Однажды он пришел радостный и сообщил:
– Какая удача! Я достал новую помпу! Что немаловажно!
В руках у него серебрилась деталь, похожая на большую серебряную улитку. Он тут же поднял капот «Ивана-виллиса» и, погрузившись в недра мотора, начал примерять улитку. Прошло довольно много времени, прежде чем он, кряхтя, распрямился.
– Ба! Подошла-таки! Теперь мы заживем!
По счастливому лицу дяди Аполлона текли темные ручейки трудового пота.
Приближался День Победы. Я уже рисовал в своем воображении дядю Аполлона в новом костюме, в начищенных сапогах, с медалями и орденами на пиджаке… Я видел его порозовевшее от радости лицо, весело поблескивающие щелочки-глаза.
Но чем ближе подходил день праздника, тем молчаливее и задумчивее делался бывший старшина 3-го Украинского фронта. Какая там радость… Дядя Аполлон осунулся, помрачнел и совсем забросил своего фронтового друга «Ивана-виллиса». Он почти ни с кем не разговаривал и только со мной вступал в какие-то странные рассуждения.
– Если я проснусь и почувствую, что у меня ничего не болит, – однажды сказал он, – значит, я умер.
«Почему умер, если не болит? Умер, если болит», – думал я, не понимая дядю Аполлона, а он и не пытался разъяснить мне непонятное.
– Тебя отец поколачивает? – неожиданно спросил он меня.
Я отрицательно затряс головой. Мой отец был тихим человеком, работал на насосной станции механиком, дома бывал редко. У него и времени не было поколачивать.
– А французский философ Монтень считал, что детей надо поколачивать. Правда, только за ложь и упрямство, – задумчиво сказал дядя Аполлон. – Меня отец сек за малейшую провинность. Он не читал Монтеня. Разумеешь?
И дядя Аполлон начал рассуждать о смысле жизни:
– Знаешь, что такое правильно жить? Я открою тебе секрет. Не ошибайся в выборе новых друзей и не теряй старых… И еще, Валера, запомни: человек, который изо всех сил старается прожить без врагов, в конце концов теряет друзей.
Я тогда не понимал его житейской мудрости. А он смотрел в сторону, словно совсем забыл про меня и разговаривает вслух сам с собой. И вдруг повернулся всей своей грузной фигурой, погладил ладонями кучерявый венчик волос и сказал:
– Не люблю я праздники.
Как можно не любить праздники! Я не поверил дяде Аполлону. С ним творилось что-то неладное, вот он и говорит странные вещи. И чтобы пробудить в нем бойца 3-го Украинского фронта, я воскликнул:
– Но ведь День Победы!
Дядя Аполлон уронил на грудь большую тяжелую голову – кумпол, на который не налезала ни одна каска. Положил на колени красные натруженные руки. А маленькие глаза его заблестели, словно в них накапливались слезы.
– Я на войне всех оставил – и друзей и близких, – тихо сказал он. –
