— Я последовала твоему совету и приблизилась к уровню отличного вестника — многое узнала о тебе, пока было время, — Сурайя впервые за долгие часы улыбается мне. Загадочно, но так искренне.
— И что можешь сказать после этих открывшихся истин? — не могу удержаться и поддерживаю её провоцирующие меня нотки. Вопрос выходит почти шепотом, отчего на её шее выступают мурашки.
Рябь на девичьей коже и её последующий ответ раззадоривают существо внутри меня настолько сильно, что от яростного поцелуя в эти манящие меня губы Сурайю бережет лишь тихо закрывшаяся за ней после сказанной фразы дверь:
— Что ты намного хуже, чем я себе могла представить. И что это устраивает меня намного больше, чем прежде.
Первые капли водыПробуждение даётся нелегко после событий вчерашнего дня. Мышцы в теле пульсируют от усталости и ведут себя, как растаявший на солнце шербет.
Потянувшись, я еле разлепляю веки и абсолютно не ощущаю бодрости. Память-предатель услужливо подкидывает отрывки воспоминаний, среди которых главный — то, как я касаюсь Сурайи, обхватываю её и заключаю в объятия. И эти её слова напоследок…
Интересно, проснулась ли она? Пришёл ли вчера Гасан и успела ли она обратиться к нему за помощью, прежде чем отойти ко сну? Пережить ночь с такой раной точно не следовало бы.
Решив, что стоит всё-таки выйти и всё разузнать самому, а не предаваться вопросам без ответа, я медленно поднимаюсь с тахты и иду к стоящему в углу медному тазу и кувшину с холодной водой. Осмотрев наскоро перевязанную царапину на предплечье и отметив, что кровь засохла и больше не идёт, аккуратно промываю рану и затягиваю её снова чистой тканью. Торс усеян синяками и ссадинами, но мне не привыкать.
В покоях довольно душно, и, судя по положению солнца, которое я вижу сквозь сетчатые ставни, впервые за долгие годы я проспал всё утро — день близился к полудню.
Грязную одежду, скорее всего, забрали слуги, поэтому, закончив умывание, я остаюсь лишь в свежих белых шароварах, не натянув рубахи.
В коридоре вовсю пылают вновь зажжённые факелы, нагревая жаркий воздух ещё больше. На мгновение-другое задерживаю взгляд на двери напротив, понимая, что навряд ли могу постучать. Это слишком… вне принятых приличий. Хотя, когда они меня в принципе волновали?
Стерев проступившие капельки пота со лба, вхожу в главный зал дарты, где застаю распорядителя — он привычно колдует над своими глиняными сосудами. Мимолётно взглянув на меня, Гасан хитро усмехается:
— Ну и шуму ты наделал вчера в городе, Алисейд. Завидую твоему спокойному и долгому сну после подобного.
— С чего ты взял, что он был спокойным? — закинув в рот виноградину, оторванную от грозди на вазе у стены, я подхожу к нему ближе.
Гасан округляет губы в нарочитом удивлении и с ленцой растягивает дальнейшие слова:
— О. Тогда это тем более интересно. Уж не наша ли вестница, которой я давеча зашивал плечо, стала нарушителем твоего равновесия и снов?
Я устало вздыхаю, окидывая его тяжёлым взглядом исподлобья.
— По-моему, ты перегибаешь палку, — холодно проговариваю и, когда он миролюбиво поднимает руки в извиняющемся жесте, добавляю максимально безразличным тоном: — Кстати, где она? Проснулась?
— Ушла, — пожимает плечами мой собеседник и демонстративно берёт другую кисть для украшения глины в руки. — Но обещала скоро вернуться.
Я прислоняюсь плечом к деревянному столбику, соединяющий столешницу и верхний каркас стойки, и в задумчивости отвожу взгляд от распорядителя дарты.
Кроме боли в спине из-за попавшего в неё вчера камня, которая отдаётся в грудину, ощущаю в области ребер странное щемящее чувство. С трудом могу назвать его чем-то физическим, явственным; скорее, это нечто душевное, терзающее нутро непонятными для меня вибрациями. Мифический зверь, не дающий мне покоя, застывает в ожидании, будто принюхиваясь к воздуху. Он ищет знакомый запах шафрана и ванили…
Пора бы уже признаться самому себе, что Сурайя действует на меня. Я думаю о ней слишком много, слишком часто. Когда её нет, я чувствую тягу к очередной встрече. Когда она рядом — непреодолимое притяжение к ней самой. И чем больше отрицаю существование магнетизма между нами, чем больше я пытаюсь вычеркнуть из памяти любые воспоминания и не желать её, тем сильнее зверь внутри жаждет заполучить эту девушку.
Мне хочется касаться её.
Постоянно. Больше. Сильнее.
Хочется заявить на неё свои права. Украсть поцелуи.
Объятия. Вздохи. Стоны…
— Сумасшествие какое-то… — тихо шепчу я себе, закрыв лицо ладонями и отвернувшись Гасана. Благо, он меня не услышал.
Устав не позволяет нам, хассашинам, думать о заведении семьи. О каких-либо серьёзных отношениях. Даже наличие легкомысленных, о которых я упоминал, лишь ещё одно исключение из жёстких правил, и собратья этим вдоволь пользуются. Провёл ночь с доступной девицей — выпустил пар и забыл об этом на следующий день. Главное — не выдать себя, чтобы пикантные вести не дошли до наставника.
Даже в этом вопросе нам приходится быть скрытными…
И сейчас я чётко понимаю, что у меня есть всего лишь два пути. Первый — самый верный и соответствующий законам братства: вырубить и вытащить с корнем зарождающиеся чувства к Сурайе, пока они не стали моим окончательным наваждением. «Уже стали…» — с сарказмом цедит животное внутри, облизываясь, на что я с раздражением, но неубедительно отмахиваюсь.
Второй путь… Самый трудный… Самый желанный… Самый правильный для сердца и тела.
— Так что у вас вчера произошло? — я вздрагиваю от голоса Гасана за спиной и медленно выныриваю из своих тяготящих душу мыслей. — А то я довольствовался лишь слухами и сплетнями в городской толпе.
Встаю к нему вполоборота и бесцветным голосом вкратце обрисовываю детали, утаивая слишком личные моменты погони.
— М-да… — тянет распорядитель дарты и выходит из-за стойки. — Думаю, Тамир это так просто не оставит.
— Знаю, — решительно отвечаю я. — В этом и был посыл. Я хотел его разозлить, выбить из колеи, чтобы он пребывал в дурном расположении духа, когда мы встретимся.
— Это тебя и отличает от других наёмных убийц, Алисейд, — Гасан иронично качает головой и двигается в сторону дворика с подушками и маленьким фонтаном, где находится вход в дарту. — Они получают заказ и исполняют его — быстро, чётко и без лишних нюансов. Тебе же подавай изощрённости и зрелищ.
— Зато даже через много лет я всё так же получаю удовольствие от своей работы, в отличие от тех, кто выполняет её механически, лишь бы пустить жертве кровь, — твёрдо парирую я, следуя за ним. — Тебе этого не понять, Гасан.
Мы никогда не были с распорядителем дарты добрыми друзьями; скорее, наоборот — каждый пытался при встрече задеть другого словами да побольнее. Этот «бой» остался за мной: я вижу, как меняется его лицо, и понимаю, что попал в цель. Не каждому члену братства, кто не имеет прямого отношения к убийствам и ранг хассашина, приятно слышать о том, что нами им уже никогда не стать. В гильдии существует чёткая иерархия и положение вещей: если ты распорядитель дарты или вестник, изменить свою позицию и перевоплотиться в наёмника ты уже не сможешь. Хассашины же — некий привилегированный слой братства, и на старости лет, если повезёт к тому моменту остаться в живых, ты волен выбирать себе более спокойную участь.
