на твою экскурсию в прошлом месяце, — отвечаю я сквозь зубы.
И щиплю его, чтобы заткнулся, но это не помогает.
— У тебя будет видеокамера, ты сможешь устроить шоу голеньких тетенек! — Он кладет руки на бедра и извивается в коротком и причудливом танце.
— Да-да, конечно, я устрою шоу голеньких тетенек. Какой ты тупой, Энди.
Он вытягивает губы в трубочку и шлет мне воздушные поцелуйчики. И отскакивает в сторону, чтобы я не успела его пнуть.
Кристи визжит:
— Боже, как я тебя ненавижу! Просто не выношу! Отвратный мальчишка!
Мы вдвоем оборачиваемся к ней, но она уже кривляется в телефоне.
— Значит, если сдадим бланки завтра, то после уроков сможем начать снимать. — Я пытаюсь привлечь ее внимание.
— Пожалуй, мне стоит давать комментарии в кадре. — Она пересматривает свое видео.
— Что? Почему это?
— Я очень хорошая актриса. Я могла бы добавить эмоций, понимаешь? — Она слегка растягивает слово «эмоций».
— Возможно, но ты же в теме вообще не разбираешься.
Наконец она выключает телефон и прячет в карман:
— Допустим, но ты же можешь снять и написать текст презентации, а я буду, типа, актриса. А потом отредактирую это на компьютере, и получится действительно круто.
— То есть я, типа, оператор? Я делаю всю работу, а тебе достается самое интересное?
— Но это же прикольно описывать!
Я выразительно закатываю глаза. Мы переходим дорогу молча.
— Редактировать — тоже непросто. И это придется делать мне, потому что у тебя даже нет компьютера, — говорит Кристи, словно это она жертва.
Я чувствую, как у меня пылают щеки.
— Я могу сделать все на школьном компьютере. А ты можешь сама делать свой собственный дурацкий проект. Не понимаю, почему в наших проектах я всегда выполняю самую отстойную работу, а ты рисуешь обложки или выступаешь с докладом. Вообще нечестно.
— Лейла, Лейла, Лейла. Я хочу пончик. Купи мне пончик.
Энди похлопывает меня своей липкой ручонкой и показывает пальцем на кондитерскую.
— Энди, отстань.
— Отлично, тогда я сама сделаю этот проект. Раз ты так склочничаешь из-за этого. А ты иди работай за паршивым школьным компьютером, — отвечает Кристи.
— Отлично. Можешь попытаться расшифровать, что означают все эти закорючки в учебнике. Это, кстати, называется «слова».
— Фу. Понятно, почему моя мама тебя жалеет. Вот. — Она вытаскивает из кармана два доллара и протягивает их Энди. — Вот тебе на пончик. Я ведь знаю, что ты… Проехали.
Энди так рад, что убегает, даже не сказав спасибо. Он еще слишком маленький, чтобы почувствовать себя униженным.
Кажется, что глаза у меня жжет огнем, а лицо раскаленное, как металл.
Мне приходит в голову миллион ужасных слов. Я вспоминаю все ругательства, которые когда-нибудь слышала, я хочу сказать ей, что ее никто терпеть не может, потому что она самовлюбленная стерва, и что у рыжих нет души.
Но ничего не говорю.
Я быстро иду к воротам. Не могу находиться с ней рядом, слышать ее голос. И все же слышу, когда она начинает смеяться:
— Джейн Чейз только что написала о тебе в твиттере. Я, наверное, ей отвечу.
Я быстро ухожу, пока не сказала чего-нибудь, что нельзя взять назад. Такое уже бывало.
Она вернется.
Забираясь в окно, я слышу, как по дому ходит мама. Поворачивать поздно — она знает, что я пришла.
Мама стоит между кухней и гостиной, прямо у края ковра.
В одной руке у нее большой черный мусорный мешок, в другой — сигарета. Одежда висит на ней, словно она ее просто набросила. Глаза запали. Похоже, она сегодня покрасилась, — волосы безумно рыжего цвета, как у клоуна или мультяшного персонажа. Черт. Все признаки налицо. Надеюсь, Энди зависнет в кондитерской надолго.
— Ты только посмотри на это.
Я молчу.
Она поднимает с пола целую гору хлама: стеклянную банку с заплесневевшим соусом для спагетти, стекающим по стенке. Серые носки. Мокрую газету. Куриные кости.
— Невероятно. Я работаю целый день, и вот что я вижу, когда прихожу домой? Как мне, по-твоему, готовить ужин? Я не могу так жить.
Ты не готовила ужин много месяцев.
Я молчу.
Она находит банан, в который я вляпалась пару дней назад, весь черный, в туче мошек.
— Ты что, не видишь это? Ты что, не в курсе, что надо убирать?
Ее голос звучит все выше и громче. Я надеюсь, что она быстро перебесится и успокоится. Мне обязательно нужно быть завтра в школе.
— Ну? И чего ты стоишь? Бери пакет.
Я подхожу к огромной коробке с огромными пакетами и отрываю один от рулона. Опускаюсь на пол и вслепую бросаю в пакет все, что попадется под руку. Когда он наполняется, отпихиваю в сторону и открываю новый.
— Не бросай это здесь! Вынеси на помойку!
Я знаю, что лучше не сопротивляться. Проталкиваю мешок в окно и вылезаю следом. Волоку его к мусорному баку у ворот и жду сколько могу, надеясь перехватить Энди и предупредить его. Но его все нет и нет, и я бегом возвращаюсь.
— Какого черта ты там застряла?
Она сидит на диване, перебирая банки из-под содовой, коробки из-под еды, журналы. Из всего этого она возвела вокруг себя что-то вроде крепостной стены. Значит, не успокоится.
— От этого дивана пахнет мочой. На него что, мочится твой младший брат? Он что, такой лентяй?
От этого дивана пахнет мочой, потому что месяц назад ты лежала на нем без движения почти девять дней. Ужасных девять дней. Ты не ела. Если бы ты еще не пила тот минимум воды, который поддерживает в теле жизнь, мне бы пришлось звать на помощь, и я не знаю, кого бы могла позвать. Но ты пила воду и в конце концов поднялась. Начала снова говорить.
Я молчу.
— Иди слей воду из ведра в ванной.
Я тут же иду и продуваю шланг, чтобы вода из ведра лилась в ванну. Я еще там, когда слышу, как Энди лезет в окно. Черт.
Он уже плачет в гостиной, сидя на полу с мусорным мешком. Не знает пока, что лучше молчать:
— Прости, мамочка.
— Я приносила тебе тако. Твои любимые хлопья. Обеспечила крышу над головой. А ты даже не можешь помочь мне уберечь наш дом от разрухи? — Она стоит над ним и размахивает руками.
— Прости, мамочка. Прости.
Нет, она не успокоится. Наклоняется и поднимает пустую бутылку из-под сока.
— Сколько времени прошло с тех пор, как ты пил этот сок?
— Много. — Он никак не может отдышаться.
— Так почему это все еще валяется на полу? — Она переходит на крик. — Да как ты можешь
