Петр все прощает фавориту за то, что находится с ним в
противоестественной связи. Слух этот, кстати говоря, получил косвенное
документальное подтверждение – сохранилось так называемое «дело
каптенармуса Преображенского полка Владимира Бояркинского». Этот
каптенармус в 1702 году проезжал как-то мимо дома Меншикова со своим
родственником, который спросил его: отчего это Александр Данилович так
богат и за что царь к нему так милостив. Бояркинский, усмехнувшись,
31
ответил: «За то, что царь живет с Александром Даниловичем блядно».
Вскоре родственники поссорились и, как в России часто бывает, на
каптенармуса поступил донос – от того самого родственника. Доноситель,
кстати говоря, под пытками свой донос подтвердил и благополучно умер в
тюрьме, а Бояркинского сослали с женой и детьми в Азов, разжаловав в
солдаты. Это было очень странно, потому что по практике того времени
за хулу на государя наказывали много круче – либо смертной казнью, либо
отрезанием языка. А Бояркинского просто сослали… Странно…
Как бы там ни было, а к смерти Петра 28 января 1725 года
светлейший дотянул. После смерти Петра на престол взошла Екатерина І,
и это событие стало пиком в карьере неугомонного князя – фактически вся
власть в стране попадает в его руки – те самые, которые хорошо помнила
Екатерина, которую когда-то Меншиков взял как военный трофей, а позже
уступил Петру…
Историк Ключевский так писал о том периоде: «Когда в лице
Екатерины I на престол явился фетиш власти, они («Птенцы гнезда
Петрова» […]) почувствовали себя самыми собой и трезво взглянули на свои
взаимные отношения, как и на свое положение в управляемой стране: они
возненавидели друг друга, как старые друзья, и принялись торговать
Россией, как своей добычей. Никакого важного дела нельзя было сделать, не
дав им взятки; всем им установилась точная расценка, с условием, чтобы
никто из них не знал, сколько перепадало другому. Это были истые дети
воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, с
его презрением законности и человеческой личности, с преступлением
нравственного чувства».
Деятельность светлейшего в последовавшие за смертью полтора с
небольшим года прекрасно иллюстрировала народная поговорка: «Отчего ж
не воровать, если некому унять». В 1724-1727 годах Военная Коллегия,
которую возглавлял генералиссимус Александр свет Данилович, получила с
крестьян 17 миллионов рублей, а на военные нужды было израсходовано
лишь 10 миллионов. Куда делись остальные семь, да еще поступившие за
прошлые годы недоимки – тайна, мраком покрытая…
Богатства Меншикова были огромны… В этот период он отсылает в
Москву часть драгоценностей и денег – для их перевозки потребовались
шесть (!!!) сундуков… Вотчины князя по площадям не уступали
территориям некоторых государств, таких, например, как Германия…»
А погорел генералиссимус Меншиков (кроме «академика», вор-
царедворец частью интригами, часть подкупом сумел получить и это звание)
почти на мелочи. Уже при Петре ІІ купцы подарили совсем юному императору
роскошное блюдо с золотыми монетами, однако к царю ни блюдо, ни монеты
не дошли – приклеились к липким рукам «академика». Петру ІІ, конечно,
доложили, и грянул императорский указ – арестовать генералиссимуса. Вскоре
вышел и другой указ, по которому Меншикова лишили всех чинов и наград, а
также конфисковали его имущество.
32
Уже в ссылке, в Березовом, сибирской глубинке, перед смертью он
скажет детям: «Здесь, в удалении, любезные дети мои, познал я, что есть
закон и есть разум, которые не сопровождали меня в дни моего
благоденствия».
Запоздалое раскаяние палача…
33
«За тебя Господь покарает Россию…»
Cтанислав Лещинский, экс-король Польши, стоял у окна и задумчиво
смотрел в даль, на восток, где за кислыми осенними туманами, хмурыми
сердитыми тучами невесть как далеко была капризная и неприязненная, но
такая овеянная мечтой Варшава.
– Капитан шведской гвардии Бартель! – по-военному с нажимом доложил
молодой мужчина, переступив порог. – Прибыл по Вашему приказу.
– Садитесь, капитан… Орлик, – с усмешкой обратился к офицеру
Лещинский и оценивающе измерил взглядом. – Мне о вас кое-что докладывал
французский посланник маркиз де Монти, имею устные рекомендации от
большого Примаса Речи Посполитой, брата коронного гетмана Теодора
Понятовского, знаю мнение киевского воеводы князя Иосифа Потоцкого… Не
буду лукавить: ваше будущее путешествие вместе со мной связано с немалым
риском. Риском для жизни.
Лещинский уперся взглядом в Орлика, взгляд этот был твердым,
казалось, даже пружинил, будто испытывал гостя на прочность.
– Воин, который взял в руки оружие, должен выбирать: сабля или страх.
– Тогда почему же согласились, капитан, на это опасное путешествие?
Может, в деньгах нуждаетесь ?
Искорка иронии промелькнула в глазах Лещинского, вспыхнула и так же
внезапно погасла: Лещинский имел подробнейшие сведения о Григории
Орлике. В письме к его зятю, королю Франции Людовику XV, посол в Польше
маркиз де Монти писал: «Сам Господь Бог послал нам господина Орлика. Как
только его впервые увидел, я понял ценность этого человека. Григорий Орлик
отважный старшина, владеет разными языками, польский и немецкий знает
так хорошо, будто родился в этих странах. Ему хорошо знакомы вся южная
Германия и Польша».
– Жизнь, к счастью, не измеряется ни флоринами, ни золотыми.
– А может, капитану по сердцу пришлась какая-нибудь благородная
барышня, и теперь дело совсем за небольшим – красивое поместье где-нибудь
в живописном уголке Речи Посполитой, – лукаво щурился экс-король. – Можно
придумать, выделить что-то из того, что враги мои делили и не доделили… -
добавил после паузы уже с горечью.
– Я здесь не ради поместий, Ваше Величество.
– Тогда почему голову подставляете, капитан? Я вам не сват, не брат, не
родня – человек без причины ничего не делает. В конце концов, – посуровел
Лещинский, – если я не возьму в толк настоящих мотивов вашего риска, то
просто буду бояться отправляться с вами в такую дорогу.
– Я ни в чем не нуждаюсь, кроме как в исторической справедливости.
– А это что за монета такая – «историческая справедливость»? -
растягивая слова, перекривил гостя Лещинский. – И какой королевский двор ее
чеканит?
34
– Смею думать, при дворе ее величества Судьбы. Историческая
справедливость требует возвратить вашей венценосной особе польскую
корону, которая отобрана незаконно.
– А вам то что из этого, какой-такой навар, капитан Бартель? – ирония
Лещинского перерастала в плохо скрывемую злость. – Вы же даже не поляк,
простите, чтобы этим проникаться.
– Я почему-то загадал: если сбудется эта справедливость, то должна
осуществиться и другая – теперь уже в истории моего края.
– И в чем же тут загадка?
– Возвращение гетманства на Украине моему отцу Филиппу
