Даже иначе – волновало не столько сходство – в принципе его Зиберт должен быть похож на германского кадрового военного, но как предвидеть ту грань, за которой может таиться отличие?
А тут еще новость – последние годы Кузнецов жил один и не знал за собой некоторых особенностей, и вдруг сосед по палатке сказал, что иногда он говорит во сне. Кузнецов встревожился не на шутку – ведь говорил он, разумеется, по-русски…
Что-то нужно было делать – и быстро. В октябре – ноябре он уже должен был быть в Ровно, но не с этой же проклятой разговорчивостью во сне! Сделали так: как только Кузнецов начинал говорить во сне, его тут же будили. Иногда по нескольку раз за ночь.
Первое время Кузнецов ходил с мешками под глазами от постоянного недосыпания. Потом будить его пришлось уже реже, пока, наконец, не убедились, что изнуряющее средство подействовало – разговаривать во сне он стал меньше, а если иногда все же поговаривал, то уже как немец.
И день пришел… Николая Ивановича Кузнецова провожали в первую поездку во вражеское логово. Задания – никакого. Только походить, привыкнуть к форме, приглядеться. Наметить план вживания – и вернуться. Партизанский лагерь тогда еще отстоял от города в ста двадцати километрах, отправлять Кузнецова пешком было, конечно, нельзя, поэтому для него снарядили бричку, а в качестве кучера поехал Владимир Степанович Струтинский, хорошо знавший город.
…Он шел по главной улице Ровно, обычный пехотный лейтенант, приветствуя старших по званию офицеров, небрежно козыряя в ответ солдатам. Иногда останавливался возле витрин магазинов, кафе, афиш кинотеатров. У мальчишки на углу Парадной площади купил газету; но читать не стал, только пробежал глазами заголовки, сложил и сунул в карман. Потел дальше. Возле ресторана «Дойчегофф» (на дверях табличка: «Только для немцев») задержался, подумал с минуту, потом зашел. Заказал кофе и рюмку коньяку. Через десять минут вышел на улицу. На следующем углу купил у лоточника пачку сигарет и спички. На небольшом сквере присел на свободную скамейку и выкурил сигарету.
По другой стороне улицы, не выпуская из виду лейтенанта, шел аккуратно одетый пожилой человек. Шел неотступно, терпеливо поджидая, когда тот заходил в «Дойчегофф» и курил сигарету на сквере. Внешне старик выглядел спокойным. А на самом деле… Уже вернувшись в отряд, Владимир Степанович Струтинский рассказывал:
«Я иду, ноги у меня трясутся, руки трясутся, вот, думаю, сейчас меня схватят. Как увижу жандарма или полицейского, отворачиваюсь. Такое чувство, будто все на тебя подозрительно смотрят. А Николай Иванович, гляжу, идет как орел. Читает вывески на учреждениях, останавливается у витрин магазинов – и хоть бы что! Встретится немец, он поднимает руку: „Хайль Гитлер!“ Часа четыре водил меня по городу. Я ему и так и эдак делаю знаки, утираю нос платком, как условились: дескать, пора, а он ходит и ходит. Бесстрашный человек!»
Действительно, страха Кузнецов не испытывал. Боялся другого – прорвется ненависть, переполнявшая все его существо, ненависть к людям, одетым в ту же фашистскую форму, что и он. К тем, кто, как и он, по-хозяйски ходил по улицам этого города, сидел в кино и в кафе, покупал газеты и закуривал сигареты. Боялся, что эта ненависть выдаст его. Сила собственных чувств была теперь и осталась навсегда его самым опасным противником.
Через несколько дней Николай Иванович Кузнецов вернулся в отряд, чтобы еще через неделю снова приехать в Ровно.
Лейтенант Зиберт начал действовать.
ГЛАВА 6
Уходил в прошлое трудный, переменчивый на военные успехи сорок второй год. Для разведчика специального отряда «Победители» Грачева его последние недели были всецело связаны с превращением Николая Кузнецова в лейтенанта Пауля Зиберта. События развивались и так, и не совсем так, как предполагалось вначале. Возникали непредусмотренные трудности, и, наоборот, неожиданно легко решались задачи, казавшиеся ему ранее особо сложными. Впрочем, долгая – годовая! – подготовка предусматривала и такие повороты в судьбе разведчика.
Квартира Ивана Приходько стала первой, но не единственной. Кузнецов не мог себе позволить слишком часто подвергать смертельной опасности ставшую ему близкой семью, где были и женщины, и дети. Поэтому разными путями, с помощью разных людей лейтенант Зиберт обзавелся рядом мест, где он, иногда с ведома хозяина, но чаще без оного, мог спокойно провести две-три ночи. Постепенно, по меркам мирного времени, быть может, слишком быстро, но в войну вполне обычным, у него завязался определенный круг нужных знакомств в офицерской и чиновничьей среде Ровно.
У Зиберта не было повода обращаться в какое-либо военное или гражданское учреждение без риска разоблачения, потому что при всем высоком качестве его документов они все же были чистой фикцией. Отсюда главными объектами его деятельности на первых порах стали места, где немецкие офицеры проводили свое неслужебное время: лучший ресторан города «Дойчегофф», ресторан на вокзале, казино, некоторые кафе, магазины, куда местным жителям вход был запрещен.
Кузнецов научился непринужденно и естественно входить в ресторан, рассеянно обводить взором зал, быстро намечать удобный столик: или такой, за которым сидел одинокий посетитель, или расположенный неподалеку от шумной, подвыпившей компании. В первом случае облегчалась задача знакомства с соседом, во втором – Кузнецов просто прислушивался к пьяным разговорам, извлекая из шелухи пустой болтовни зерна полезных сведений. Лейтенант Зиберт был тактичен, вежлив, неназойлив, для представления подбирал самые подходящие моменты, лишь после того, как убеждался, что случайный сосед сам не прочь вступить в разговор. Иногда поводом служила просьба передать солонку, иногда у него не оказывалось при себе («Извините, забыл в шинели») спичек.
Естественность. Терпение. Выдержка. Любой слишком рано или в неудачной форме поставленный вопрос мог привлечь к нему внимание или даже пробудить в собеседнике подозрительность. Ни в коем случае нельзя было спрашивать о вещах, должных среди офицерства быть общеизвестными.
Первые недели были ко всему прочему и неделями напряженной учебы – на настоящей практике Кузнецов внимательно изучал нравы, обычаи и манеры гитлеровских офицеров, запоминал и немедленно принимал к сведению десятки мелочей, о которых не прочитаешь ни в какой книге, но столь важных для разведчика, выдающего себя за своего в чужой, вражеской среде.
Оценил в должной степени свой природный дар (подкрепленный, впрочем, и его собственными усилиями) – отличную память, поскольку делать какие-нибудь записи он, разумеется, не мог.
Информация, намертво отпечатавшаяся в его памяти, была чрезвычайно разнообразной по характеру и ценности. О гарнизоне Ровно. О дислокации и передвижениях войск. О расположенных в городе оккупационных учреждениях и штабах, их функциях и порядке работы. О деловых и личных качествах их руководителей.
Некоторые случайные знакомства лейтенанта Зиберта стали прочными. У него появились постоянные приятели, с которыми он регулярно встречался и в ресторанах по вечерам, и на их частных квартирах. Особенно дорожил Кузнецов важным, хотя и опасным, знакомством с комендантом полевой жандармерии Ришардом. Комендант, благоволивший к щедрому лейтенанту, у которого всегда можно было одолжить сотню марок, рассказывал о намечаемых в Ровно и окрестностях облавах, сообщал Кузнецову пароли для хождения по городу ночью. Эти сведения представляли особую важность – в опасные дни, указанные Ришардом, командование никого в Ровно не посылало.
