— Когда же Христосик превратился в Чуму? Ты его недавно встречал? Здесь, в городе?
Кувалда заерзал, происходящее явно перестало ему нравиться:
— Не встречал, а разговор об нем был.
— С кем разговор?
— Да не помню я. Спьяну баяли.
— Агафон, не ври. Доскажи, что тебе известно, и в камеру пойдешь. О твоем признании никто не узнает, я его в протокол не внесу.
Малясов только хмыкнул. Статский советник вынул из бумажника два червонца и помахал ими перед носом арестанта:
— Видал? Сейчас впишем в опись изъятых вещей, будут твои по закону.
— Вписывайте! — оживился задержанный.
— Азвестопуло, бегом за описью, — приказал Лыков. Его помощник опрометью бросился вон, статский советник остался один на один с бандитом:
— Говори быстро, пока никого нет!
Малясов ответил шепотом:
— Снова он при Большом Пантелее обретается. Где-то здесь, в Новой Корейской слободке. Парня я видел и узнал. И он меня узнал. Говорит: я теперь Чума, а не Христосик. Вырос-де.
— На улице было дело?
Рослого, плечистого бандита аж передернуло:
— Стоит он как царь Горох, гордо и вызывательно. Рука ерзает: то вынет из кармана ножик, то опять уберет… И говорит не по-простому, а будто пророк святой: ух сколько я тут китаез порезал, и еще больше порежу эту дрянь косорылую, попомнят они меня! О как.
— Так прямо и похвалялся? — не поверил сыщик.
— Ей-ей. Гордится этим.
— А не врал он? Кто же о таких вещах перед первым встречным похваляется?
— Не врал, ваше высокородие. Глаза черные, как у сатаны. А к китайцам он злобу большую всегда имел.
— Это из-за отца, которого хунхузы зарезали?
— Из-за папаши, верно, — кивнул арестованный. — Но и до того парень крови ихней нанюхался. Маленький совсем был, когда в Благовещенске китайцев в Амуре топили. Слыхали про то, поди… Ну, отец там был заправилой, много желтых порешил своими руками. Может, и мядаль ему за то вручили? А сынок помогал в тую сумятицу людей резать. Десять годов от роду, а папаша его к убийству приспособил. Ну и… умом он двинулся, наверняка. Разве можно робенка к такому приучать?
Лыков не понял, за что в Амуре топили китайцев, но спросить не успел: вошел Азвестопуло с бумагами. Фартовый сразу замкнулся. Они вписали два червонца в опись изъятых у того вещей, и Малясов попросился в камеру:
— Кумпол болит, ваше высокородие. Опосля того, как вы по нему кулаком приложили. К земле клонит, ей-ей.
— Это за то, что покусился на статского советника. Я же тебя предупредил.
— Кабы я тогда знал, какие бывают советники… Бежал бы без оглядки до Эгершельда. Кулак ваш из чугуна лили, не иначе.
— Ну, ступай. Завтра начальник сыскного отделения снимет с тебя форменный допрос, уже насчет твоих подвигов. Пока отдыхай.
Фартового увели, а Сергей с восхищением подсел к шефу:
— Вот это да! Только вчера приехали, а сегодня вы уже имя маньяка узнали — так, получается?
— Надо сначала все внимательно проверить по бумагам, — сдержал восторг помощника Алексей Николаевич. — Таких чудес не бывает. Вдруг Агафон пулю отлил? Хотя говорил он серьезно, а на последних словах как лист дрожал. Очень его подросший Христосик напугал.
— Ну-ка выкладывайте, что я пропустил?
Шеф пересказал и подытожил:
— Неправдоподобно все это. Маньяк сам о себе сообщает такие вещи, и кому? Случайному знакомому. Скажи, так разве бывает?
— Кто их знает, маньяков этих. У них, может, и бывает — они же чокнутые.
— Чокнутых быстро ловят, а этот?
Азвестопуло резонно заметил:
— Но его как следует еще и не ловили. К убийствам китайцев русская полиция относится, мягко говоря, безразлично. А в душе скорее одобряет. Одной обезьяной меньше, и черт бы с ней! И если бы не отрезанные головы и выпущенные потроха, нас бы сюда никто и не прислал. А Мартынову и без того дел хватает. Городок бешеный: порт, таможня, граница близко, китайцы точат ножик на монголов, корейцы на японцев, контрабандисты, хунхузы, сахала[23], опиум, золотодобыча, пушнина, контрабанда спиртного…
— Ладно. Если мы напали на след, надо действовать быстро. Пошли к Мартынову, обрадуем коллежского регистратора.
Начальник отделения выслушал и не поверил своим ушам:
— Это арестант нынешний рассказал? С первого слова, без тычка, без мордобоя?
— Я воспользовался моментом, пока он в себя не пришел. Душевно разговор начал, не чтоб на испуг взять, а по-хорошему.
— Глот девять лет на Сахалине оттянул, а тут с одной оплеухи сделался как шелковый? Вы сами-то верите в его слова?
Лыков понимал, что такой вопрос будет задавать ему теперь каждый. И стал терпеливо убеждать:
— Ни во что я не верю, но допускаю, что это ниточка. Врать они все врут, нам ли с вами, Сергей Исаевич, того не знать. Но след! Какой-никакой, а след. Если даже Кувалда оболгал земляка-сахалинца, то зачем? Кого он покрывает? Потянем, потянем, да что-нибудь и вытащим. Вы знаете Тертия Почтарева? Он у вас нигде не проходил?
— В первый раз слышу, Алексей Николаич. Надобно проверить по архиву. Вдруг мой предшественник Тютюнников его арестовывал?
— Но про Большого Пантелея уж точно должны знать.
Мартынов развел руками:
— Читал в сводках на розыск, но не более. Неужто этот змей в моем городе? Сигналов нет, агентура молчит.
Лыков стал рассказывать по памяти:
— Погибельцев Пантелеймон Филатович, без трех минут «иван». Старый сахалинец. Прославился в тысяча девятьсот третьем году. Тогда шестеро беглых каторжников дерзко ограбили канцелярию Корсаковского округа. Унесли в тайгу денежный ящик, в котором было шесть тысяч рублей. Лихое вышло дело, но окончание его еще сильнее. Этот самый Погибельцев, который тогда тоже находился в бегах, пошел со своей шайкой по следу молодцов. Нашел их в тайге, перестрелял, как собак, и завладел деньгами. Вот такой у нас противник.
— Как мог беглый перестрелять целую шайку? У него что, пулемет был с собой? — не поверил начальник отделения.
— Это, Сергей Исаевич, уже другая история. Но тоже сахалинская. Десятью годами раньше, в тысяча восемьсот девяносто третьем, в бухте Гадайчи у берегов острова сел на мель пароход Добровольческого флота «Владивосток». Он вез арестантов, а еще воинскую команду. Команда была вооружена винчестерами, такая очень хорошая магазинная[24] винтовка. Людей с корабля кое-как спасли, а груз затопило. Жившие поблизости орочены много лет ныряли и доставали утонувшие вещи. В том числе они добыли и винчестеры. И стали ими приторговывать или обменивать на водку. Погибельцев, не будь дурак, и приобрел оружие. Тогда его отряд стал самым опасным, кое-как угомонили чалдона. Он получил новый срок, во время войны каторгу перевели на материк. Погибельцев бежал из Александровской центральной тюрьмы два года назад, находится в циркулярном розыске. Очень опасный. Силы, говорят, неимоверной — наверняка он и перебрасывал кассы через высокие пали…
