старческих письмах: «Добродетельный человек не должен предаваться жалобам на нужду»; «То, что толпа называет богатством, истинные философы не считают ни благом, ни предметами, достойными уважения»{78}.
В сущности подобные мысли являются в XIV — начале XV в. топикой (общим местом). Насколько, к примеру, схожи с мыслями Петрарки те, которые содержатся в трактате Монтеманьо «О благородстве»: «Нужда не лишает его (бедняка. — М. А.) благородства»; «Перестань презирать мою бедность, которая делает мою доблесть еще более славной»{79}. Однако сама по себе эта топика не случайна (впрочем, она никогда не бывает случайной), отражая не христианский идеал бедности и отнюдь не по-традиционному связывая бедность с ренессансной доблестью. Такое же отношение к богатству свойственно и Салютати. У Бруни оценка большого состояния уже меняется: гуманист пишет о пользе, которую приносит обладание богатством владельцу, — оно открывает доступ к должностям, способствует обретению личного блага. Богатство не толкает к греху, а, напротив, «предоставляет возможность укреплять добродетель», — утверждает Бруни{80}. Ту же мысль развивает Маттео Пальмиери: «Богатство и большие средства служат орудиями, с помощью которых влиятельные люди поступают добродетельно… Истинная похвала каждой добродетели заключена в деятельности, а для деятельности необходимо имущество, пригодное для нее. Поэтому не может быть ни щедрым, ни великодушным тот, кто лишен возможности расходовать средства»{81}. Правда, Пальмиери оговаривает возможность обогащения безнравственными средствами и противопоставляет таким людям (которых он осуждает) тех, кто не попирает при этом нравственных устоев: «Заслуживает посрамления тот, кто ради увеличения собственного имущества наносит вред другим. Те же, кто, не вредя никому, увеличивают свое достояние честными средствами, заслуживают похвалы»{82}. По мнению Бруни, богатство полезно обществу и по той причине, что богатство частных лиц служит основой могущества государства. Эта мысль о социальной роли богатства получает дальнейшее развитие у Поджо Браччолини, рассматривающего его как силу, которая способствует процветанию общества.
Итак, богатство приносит пользу и отдельным людям, и обществу в целом. В этом идейном оправдании богатства присутствует моральный критерий (способ обогащения должен быть нравственным), а подчас — и гражданский. Как первое, так и второе Отличает гуманистическую концепцию богатства от жизненной практики пополанов. «Создателям нового мировоззрения важно было включить богатство как социальный фактор, роль которого была уже очевидна для них, в свою этическую систему»{83}.
Таким образом, гуманисты, опиравшиеся на те тенденции, которые трансформировали городское общество Италии, создали новую, антифеодальную этику.
* * *
Один из важных аспектов ренессансной культуры составляет отношение ее мыслителей и художников к античной цивилизации. О влиянии античности на этих людей свидетельствует само название культуры — «Возрождение», данное ей не историками, а современниками.
Философы, писатели, скульпторы, живописцы увлеченно и настойчиво искали античные рукописи, статуи, монеты, геммы, медали, сосуды. Гуманисты предпринимали длительные и трудные путешествия, чтобы разыскать в монастырях древние книги, этих «благородных узников», находившихся там обычно в полном пренебрежении. С восторгом сообщает Поджо Браччолини своим флорентийским друзьям, как он разыскал в Сен-Галленском монастыре (Швейцария) труд Марка Фабия Квинтилиана «Об ораторском искусстве»: «Там, в большой груде книг, которые долго было бы перечислять, я обнаружил Квинтилиана, сохранившегося целым и невредимым, хотя и заплесневелого и покрытого пылью. Ибо эти книги лежали в библиотеке не так, как того требовали их заслуги, а словно в некой омерзительной мрачной темнице, на дне башни, Куда не стали бы ввергать даже осужденных на казнь»{84}.
Почитание античности получило такое широкое распространение, что в Мантуе чеканилась монета с изображением Вергилия (родившегося вблизи этого города). Доктор богословия, монах августинского ордена и вместе с тем блестящий гуманист XIV в. Луиджи Марсильи, по словам Леонардо Бруни, «владел не только науками, имеющими отношение к религии, но и теми, которые мы называем языческими. С его уст не сходили имена Цицерона, Вергилия, Сенеки и других древних писателей; он не только приводил их мнения и мысли, но весьма часто произносил сказанные ими слова таким образом, что они казались не заимствованными у других, а принадлежащими ему самому»{85}.
Культу античности был подчинен весь уклад жизни Никколо Никколи (1364–1437). Унаследовав значительное состояние от отца, занимавшегося торговлей, он тратил большие средства на приобретение античных медалей, статуй и других «достойных вещей», а также древних рукописей, которые он охотно давал читать «всем тем, кто занимался греческой или латинской словесностью». Этот гуманист пользовался столь широкой популярностью, что «все чужеземцы, которые приезжали в то время во Флоренцию, не считали, что они побывали в ней, если они не посетили Никколи в его доме»{86}. Никколи прославился не трудами (он написал, кроме множества писем друзьям, лишь небольшое пособие по латинской грамматике), а широкой образованностью и той атмосферой античности, которую он сумел воссоздать в своем доме. «Когда он бывал за столом, он пользовался прекраснейшими античными блюдами, и весь его стол был обставлен великолепно изукрашенными сосудами. Пил он из хрустальных или других драгоценных кубков. Видеть его за столом, такого античного, было возвышенным удовольствием», — рассказывает его друг Веспасиано да Бистиччи, владелец мастерской по переписке книг{87}. У него всегда собирались его друзья, «выдающиеся люди», которые, беседуя с ним на изысканной латыни, как бы переносились в древние времена. К концу жизни Никколи полностью разорился и вынужден был жить на пособие, которое ему выдавал Козимо Медичи. 800 томов древних рукописей, собранных Никколи, порлужили, согласно желанию гуманиста, основой одной из первых в Европе публичных библиотек.
«В спасенных при падении Византии рукописях, в вырытых из развалин Рима античных статуях перед изумленным Западом предстал новый мир — греческая древность; перед ее светлыми образами исчезли призраки средневековья…»{88}
Чем же объясняется столь сильное увлечение античной культурой в эпоху Возрождения?
Гуманистам во многом были близки мироощущение людей древнего мира и их культура. Греки, эти, по выражению Маркса, «нормальные дети», и римляне периода расцвета их цивилизации были полны веры в возможности человека, свободного, деятельного, политически активного гражданина. Античный герой — человек мужественный, преодолевающий на своем жизненном пути препятствия, стремящийся к познанию. Таков, к примеру, Одиссей. Гармоничное развитие физических и умственных способностей человека было идеалом античности.
В греческой и римской религиях (а римляне восприняли не только культуру эллинов, но и пантеон их богов) боги антропоморфны не только по своему внешнему виду. Им присущи человеческие достоинства и слабости; они влюбляются (зачастую — в простых смертных), ревнуют, завидуют, ссорятся, занимаются интригами. Им, как и людям, не чужды радости бытия, но в то
