«Выжимай сцепление и очень медленно нажимай на педаль газа, отпуская сцепление», – сказал он.
Я неуклюже вдавил педаль газа в пол, слишком быстро отпустил сцепление, и мы рванули с места, как ебаная ракета. Мчались по дороге, совершенно потеряв управление, – проехали метров 50, влетели в припаркованную слева машину и, для пущей верности, врезались еще и в машину, припаркованную справа.
«СТОЙ! СТОЙ! СТОЙ!» – заревел Лев Брайан. Я дал по тормозам и выпрыгнул из машины. Брайан успел сесть на мое место, я залетел в машину, и мы помчали по дороге. Оглянувшись, я увидел, как жильцы выходят из домов посмотреть, какого черта происходит.
«Дружище, мне так жаль!» – сказал я Брайану, когда мы отъехали на безопасное расстояние от тех машин и свернули на обочину. Морда тачки была разбита, и я умолял его дать мне возместить ущерб, но он и слышать не желал. После этого случая я не садился за руль пятнадцать лет.
Большой театр открыл мне глаза на различные великие драмы и театральные представления, но, когда подростковый возраст подходил к концу, я увлёкся другой формой искусства. Не на шутку подсел на музыку.
Мне нравилась передача «Музыкальные жюри», где чересчур пафосный Дэвид Джейкобс крутил пластинки для команды жюри, а те выставляли оценки. Среди оценивающих была девочка-подросток из Веднсбери, жила неподалеку от нас – звали ее Дженис Николс. Если ей нравилась песня, она всегда говорила: «О, ставлю пять балаф!» Я впервые услышал местный говор на национальном телевидении.
Каждую неделю я обязательно смотрел хит-парад Top of the Pops («Вершина популярности»), и мне нравились группы вроде Freddie and the Dreamers, Клифф Ричард и The Shadows, а еще The Tremeloes. Я покупал синглы в местном магазинчике или в пафосном музыкальном магазине «У Тейлора», где на витрине стоял рояль.
Но настоящая любовь к музыке у меня, как и у многих, началась с «Битлз».
Мне нравились их первые синглы, но конкретно я на них подсел после пластинки Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band и «Белого альбома». Он вгонял меня в транс. Это был просто космос. Я неделями его слушал, анализировал тексты и завешивал стены комнаты коллажем из фоток, которые шли вместе с альбомом.
Моя каморка преобразилась до неузнаваемости. Я покрасил стены в темно-багровый, снял дверь с петель, повесив вместо нее яркую оранжевую занавеску. Эта была дерзкая юношеская попытка выглядеть круто, но мама не оценила:
– Роб! Что за… ты зачем дверь снял?!
– Моя комната! Что хочу, то и делаю! – пропыхтел я, типичный подросток.
Я слушал радио «Люксембург» – когда ловил эту волну, шла постоянная трескотня – и воскресную программу Джона Пила «Высшая передача» на новом Радио 1. Мне нравились старые блюзовые артисты, которых он крутил, и я о них никогда не слышал: Мадди Уотерс, Воюющий Волк[20] и Бесси Смит.
Если ты был манерным подростком, коим я себя считал, в конце 1960-х музыка была крайне важна. Я вбирал ее в себя. Джимми Хендрикс сорвал мне крышу, и я скупил все его альбомы. Мне нравились Rolling Stones, но больше всего тянуло к артистам с мощными голосами вроде Джо Кокера или замечательной Дженис Джоплин.
Боба Дилана сложно было назвать мощным певцом, но мне нравилось, как он использует слова. Только не привлекал политический контекст. Даже когда я с ним соглашался, все равно считал, что именно музыка дает возможность сбежать от всей этой грязи.
Точно так же я считал по поводу Лета Любви 1967-го. Мне нравилась идея мира и любви, особенно когда об этом говорил Джон Леннон, хотя я смотрел на зверства, творившиеся во Вьетнаме, и события в Родезии[21], и все это казалось бесконечно далеким от такого идеализма.
Жителям Черной страны присуща определенная унылость, даже угрюмость, которая не признает культуру хиппи и силу цветов[22]. Я покупал журналы NME (New Musical Express) и Melody Maker и читал все о мире и любви в Калифорнии, но мне казалось, что это было на Марсе.
Я жил в муниципальном доме в Уолсолле и ездил на работу на мопеде. Я хорошенько нажирался в «Гадком утенке». Вся эта хипстерская хрень казалась недосягаемой: мы жили в совершенно другом мире.
Но время от времени эти миры пересекались. Однажды в 1968-м в воскресенье после обеда я устраивал утренний спектакль в Большом. Я в тот день отвечал за кинопрожекторы, и крошечная комнатенка, из которой я ими управлял, так нагрелась, что превратилась в сауну.
Там было маленькое окошко, и во время перерыва я его открыл и высунул голову – охладиться. Я услышал, как с улиц доносится музыка, и выглянул. По улице, держась за руки, шла патлатая парочка в джинсах-клеш, с повязками на голове и в украшенных бахромой замшевых куртках. Они выглядели так, будто шли по Хэйт-Эшбери[23]. У них был транзисторный радиоприемник, и, как и полагается, в мою душную комнатушку доносилась песня – это был прошлогодний хит, песня Скотта Макензи «San Francisco (Be Sure to Wear Flowers in Your Hair)». Я с изумлением посмотрел на них и подумал: «Твою же мать! А хипстерская мечта осуществима! Даже до Вулверхемптона добралась!»
Годы спустя я читал, как Оззи Осборн говорил абсолютно то же самое: «Раньше я слышал о калифорнийцах с цветками в башке и думал: "А я-то здесь каким боком? Я из Бирмингема, да с дырками в карманах!"»
Музыканты первой группы, которую я увидел живьем, определенно были не мечтающими хипстерами, пытающимися изменить мир. Это были Дэйв Ди, Дози, Бики, Мик и Тич, поп-группа из западной части страны. Многие их песни висели в хит-параде Это было не мое, но, узнав, что они выступают в клубе Вулверхемптона «Серебряная паутина», я пошел посмотреть.
– Молодо выглядишь, – сказал вышибала, окинув меня взглядом.
– Не, приятель. Все нормально. Я в Большом театре работаю!
Развод удался, и он меня впустил. Концерт был потрясающим В их музыке присутствовали нотки глэма, а еще там был бар, поэтому я знатно нарезался, и мне понравилось стоять возле самой сцены и смотреть, как настоящая группа исполняет песни, которые я видел только в передаче Top of the Pops.
