Сидя на стуле, том самом стуле, на котором возвышалась его могучая фигура, я отстраненно наблюдал, как сквозь белесую муть моего сознания начинают проступать ясные, почти телесные образы. Как с треском рушится оттесняемый ими прежний, не лишенный лирики, но все же мрачный мир.
Вдруг я неожиданно резко вскочил, напуганный сомнительными видениями новой радужной дали. Так сильно устрашил меня отрыв от реальности, что я стал пятиться в глубины прошлого, пока не наткнулся на старое, детское воспоминание о родителях. Оно было столь гнусно-коричневым, неаппетитным, по сравнению с многообещающими миражами будущего, что я вновь отдался плавному, тягучему течению вперед к неизвестному.
Так я посидел до глубокой ночи, витая в сказочных, сотворенных мною же дальних-далях. Затем встал, надел парку, затянул в хвост отросшие волосы и вышел в ночь. Она была энигматически-притягательная, пронзительно-чистая и морозная. Скамейки в моем пустынном дворе искрились под толстыми снежными пуховиками. Я расчистил одну и уселся, словно на трон. Посидел так какое-то время, вдыхая крупицы волшебной пыли, роящиеся в зимнем тихом воздухе, потом встал и пошел вдоль Фонтанки в сторону Марсова поля.
Ночь радовала удивительной тишиной и мягкостью, не питерской совсем, а скорее деревенской. Редкие случайные прохожие были осторожно-плавными, словно бы скользящими в чужой, незнакомой им реальности, небо – глубоко-синим, снег – пронзительно-белым, деревья – графично-четкими и совершенными.
На Марсовом поле меня ожидала еще одна приятность – отсутствовали завсегдатаи, греющиеся у вечного огня по ночам. Прямо на промерзшей земле сидела всего одна девчонка в старомодном пальто. Она зябко тянула тоненькие руки к огню. Пальто ей было маловато, и я обратил внимание на изящные, чуть удлиненные запястья, поражающие неестественной бледностью. Девушка услышала, как хрустит снег под моими ногами, и обернулась.
– Пришли погреться? – проговорила она тоненьким голосом.
Я кивнул, не в силах вымолвить ни слова. Краски ее лица поразили меня в этот зимний вечер как солнечный удар. Она же, трогательно улыбалась, а взгляд выражал сострадание, так смотрят на душевнобольных. А я, по-видимому, им и был до сегодняшнего дня, но вот теперь чувствовал, что начинал излечиваться.
– Вам нехорошо? – задала мне еще один вопрос ночная собеседница.
– Напротив, – ответил я, наконец.
– Если вы замерзли, лучше подойти поближе, – посоветовала незнакомка.
Я подошел и уселся рядом, нагло наслаждаясь ее бело-розовым очарованием. Она не была красавицей, но поразительная хрупкость и нежность в этом странном непропорционально-милом лице, абсолютно обескураживали меня. Я впервые видел столь открытый, не таящийся и мечтательно-любопытный взгляд непомерно огромных фиолетовых глаз. Бледное лицо сердечком помимо удивительных очей украшал кремово-розовый ротик и румяные щечки. Она улыбнулась, и улыбка эта оказалась тоже совершенно неординарной – нижняя губа ее была пухлее верхней и очаровательно выпячивалась, а на щеках намечались две аккуратные ямочки.
– Ты выглядишь очень замерзшей, – сказал я, продолжая обшаривать ее взглядом.
– Так и есть, – призналась она.
Я резко встал и стянул с себя парку. А затем ловко поднял прекрасную незнакомку на ноги, оборачивая своей теплушкой.
– Но так вы сами замерзните! – воскликнула она, все же кутаясь в мою куртку.
– Пустяки, – заверил ее я, – у меня свитер теплый.
– Спасибо, – пропела девушка стеснительно, и у меня зашуршало под ложечкой от ее колокольного голоса.
– Почему ты греешься здесь? – задал я мучивший меня неудобный вопрос. – Ты не похожа на бродяжку. На метро опоздала что ли?
– Я потерялась, – призналась она шепотом.
Эта ее беспомощность придавала ей еще больше хрупкости и очарования, и я решился сделать ей предложение:
– Мой дом здесь недалеко, если ты действительно сильно замерзла, я могу предложить тебе горячего чая или даже согревающий душ.
– В самом деле? – заискивающе спросила она, запахивая голыми руками мою куртку.
– Конечно, – ответил я машинально, думая в эту минуту о том, что нечто подобное уже видел – в тот день, когда вышел на улицу за провиантом и встретил своего Псоглавца.
Странное чувство продолжало держать меня в плену, пока неземное создание приближалось ко мне почти вплотную. Я встрепенулся, когда она приподнялась на цыпочки, желая лучше разглядеть мое лицо. Только тогда я заметил, что ее необыкновенные глаза были не просто того редчайшего, мифического цвета, о котором сложено немало легенд, но еще и обрамлялись тонким золотистым ободком, словно были готовы вспыхнуть в любое мгновение.
Я замер как удав в ожидании того, что должно было произойти. Но моя ночная фея, похоже, уже разглядела все, что ей требовалось. Она отстранилась на шаг, и огненная оторочка ее зрачков, странным образом потухла, оставляя слабое золотистое свечение.
– Я приму ваше предложение, – сказала она, опуская глаза, и протянула мне руку.
Я стиснул ее совершенно обледеневшие крошечные пальцы своими руками и попытался согреть дыханием. Меня не отпускала мысль, что эта девчонка очень уж странная (как и все, что в последнее время со мной происходило), но невероятно притягательная в своей безмятежной наивности.
Так и не выпустив ее маленькой руки, я довел эльфоподобное создание до своей конуры. Помог снять мою куртку и ее тонкое, потертое пальто, размотал широкий вязаный шарф, присел на корточки и стащил замшевые ботики. Она же стояла тихая и слабо дышащая, послушно позволяя проделывать с нею все эти манипуляции.
У меня мелькнула в голове идиотская мысль: была бы она столь же безропотно-покорна, если бы я продолжал планомерно снимать с нее все, во что она облачилась – розовое платье в синий цветочек, малиновые колготки, отчего-то разного цвета носки?
Разозлившись на себя за эту похабную мысль, я сбросил собственные ботинки и, буркнув, что уборная прямо, пошел в комнату ставить чайник.
Я не мог понять, от чего меня раздосадовала эта, в сущности, невинная мысль, ведь в действительности я не собирался проделывать ничего такого. Видимо, все дело было в ней, сам ее доверительный облик, не допускал не то чтобы гнусных действий, но даже и непристойных мыслей в ее адрес. О ней можно было думать лишь возвышенно-романтично и только.
Пока я возился с горелкой и чашками, моя гостья бесшумно вошла в комнату.
– Это все сделали вы? – тихо спросила она, наконец, стаскивая с себя плавным движением дурацкую, невозможно огромную шапку с помпоном.
– Ага, – ответил я, разглядывая жутко спутанные волосы вкусного шоколадного оттенка.
– Я почему-то так и подумала, что вы связаны с чем-то таким – волшебное, – мечтательно произнесла она, прикрывая свои драгоценные глаза.
– Садись, – предложил я, пододвигая ей стул, – чай скоро будет.
– Спасибо, мне уже гораздо теплее.
Она потерла своими отогретыми, порозовевшими пальчиками угловатые коленки, сомкнутые так плотно, будто бы они служат неприступной крепостью, охраняющей ее
