самой двери: «Смотрите все — мы пришли с добрыми намерениями». Кабаченко снял шляпу, из кармана достал расческу, аккуратно причесал волосы. Посетители ресторанчика сосредоточенно рассматривали нас.
Хозяин — высокий, дородный поляк в жилетке, с засученными рукавами белой рубахи, в кожаном потертом фартуке, сначала растерялся, потом, спохватившись, подошел к столику.
— Что прикажут паны? — спросил он.
— Есть хотим. На дорогу сообрази хлеба и мяса. Платим «гуралями».[4]
Русская речь удивила хозяина.
— Панам есть дай, — подсказал кто-то из зала.
Хозяин взглянул на худенькую девочку, та побежала в соседнюю комнату. Сам он кинулся за стойку. Точными, отработанными движениями резал хлеб, щедро положил на тарелку соленых огурцов, налил в кружки пиво и, схватив поднос, засеменил к нам. Вслед за ним к столу примчалась девочка с глиняной миской, наполненной доверху голубцами.
Кабаченко поднял кружку с пивом:
— Вот теперь я знаю, что мы в Польше. Здесь голубцы — одно из распространенных блюд, как на Полтавщине вареники.
Ели неторопливо, стараясь угадать отношение окружающих. Первым не выдержал молчания хозяин ресторанчика. Увидев, что хлеб кончается, он снова наполнил тарелку.
— Кто вы будете, Панове? — подыскивая русские слова, спросил он.
— Мы — из Советского Союза.
Кабаченко снял со спинки стула автомат.
— Смотри, пан. Видишь клеймо и год? Этого мало?
— Автомат русский, новый, — поляк засиял, — так вы, значит, из Москвы? Мы-то опасались, думали, что вы бандеры.[5]
— Нет, хозяин, мы — советские десантники.
В зале заговорили все сразу. Лед отчуждения растаял. Поляки с нескрываемой радостью смотрели на нас, лица у них стали приветливые, дружеские. Один из посетителей — невысокий, плечистый — подошел к Кабаченко, протянул ему руку:
— Добрый день, брат.
Кабаченко встал, пожал незнакомцу руку.
Поляк смело посмотрел в зал и, насвистывая известную нам мелодию-пароль, подморгнул Кабаченко.
— Ты знаешь, где наш товарищ? — воскликнул Кабаченко.
— Конечно!
…Радостные возвращались мы в лес вместе с Мишей Имасом и его другом Владиславом Риняком, прихватив с собой солидный запас съестного.
По дороге Имас рассказывал свою одиссею.
Выстрелив в старосту и метнув в гитлеровцев гранату, он кинулся в заросли кустарника. В лесу угодил в глубокую глинистую яму. Темно, сыро. Обождал, пока угомонятся немцы. Попробовал выбраться — не тут-то было. Края ямы крутые, скользкие, мокрые, не за что зацепиться. К утру обломал ногти, выбился из сил. Взошло солнце, а в яме, как в могиле, сыро, темно.
Неужели конец? Обидно стало Имасу. Сколько пуль просвистело над его головой, сколько осколков лесными жуками прожужжало, а тут — заживо погребен в этой проклятой яме. Где друзья? Переправились ли они? Мучил голод. Вдруг Имас услышал скрип повозки, польский разговор. Позвал на помощь. Так он встретился с Владиславом Риняком.
Риняк оказался чудесным человеком, верным товарищем. Он вырвался из ада «Павяка»[6], был участником движения Сопротивления.
В отряд Владислав пришел не с пустыми руками. Польский патриот принес оружие: отобранный у жандарма маузер старого образца с коробчатым магазином, с длинным четырнадцатисантиметровым стволом и десяток «филиппинок» — ручных гранат кустарного производства. Риняк превосходно знал Бещады и многих местных жителей. Именно он помог нам установить контакт с членом распущенной незадолго до войны Коммунистической партии Польши (КПП) товарищем Фетером Яковом.
А вскоре у нас появился новый повод для радости. Начал выздоравливать Гузанов. Боль в ноге уменьшилась, появился крепкий сон и молодецкий аппетит. Особенно радовался Ревенко. Он неутомимо поил радиста разными настойками, согревал ногу компрессами. Я не меньше врача радовался выздоровлению Гузанова. Наш радист снова вступил в строй. И это было очень кстати.
Дело в том, что мы имели две отечественные переносные приемно-передающие коротковолновые радиостанции типа «Север». Радиостанции обеспечивали связь радиусом до 500–700 км. «Север» был прочен, удобен в транспортировке, переносил толчки и падения, но имел и существенный недостаток — питался только от сухих батарей, хранение которых было сопряжено с большими трудностями. Нашим батареям крепко досталось во время трудных маршей. И теперь Анатолий Гузанов долго «колдовал» над ними, пока заставил одну из станций заговорить. Штаб партизанского движения приказал собрать разведсведения в районе приземления и двигаться к Перемышлю.
Постепенно мы привыкали к обстановке, находили помощников и с каждым днем все яснее видели, что придется нам нелегко: вокруг стояли внушительные вражеские гарнизоны, почти в каждом селе — жандармское отделение или полицейский участок. Да еще вдобавок там и сям шастали бандеровцы. Каратели неистовствовали. Поляки сообщали: за одного убитого гитлеровца каратели расстреливают пятнадцать заложников, а ближайшие деревни и хутора сжигают.
В лагере, расположенном недалеко от Лишни, наша группа отдыхала, стараясь ничем не выдать своего присутствия в лесу. Кучеров вместе с Риняком тайком ходили к хозяину ресторанчика Франтишеку. Пока радисты налаживали связь с Центром, разведчики собирали необходимые сведения о численности ближних немецких гарнизонов, наводили справки о работе железных дорог, охране и передвижении воинских эшелонов.
Ресторанчик Франтишека Пастущака оказался очень удобным местом для сбора самой разнообразной информации, которую Сабат Иозиф немедленно передавал нам в лес, а радисты — на Большую землю.
Во время очередного радиосеанса Центр приказал: «Собирая сведения, двигаться в заданный район».
Карта Кучерова заполнялась различными, только ему хорошо известными значками. Разведке нужен был «язык». Случай вскоре представился. Кабаченко и Кучеров взяли в плен лейтенанта полевой жандармерии, который вез в банк города Санок деньги, отобранные у польских крестьян. Офицер в своем дневнике подробно описывал, как мучил на Украине стариков и женщин, как бросал в огонь детей. Дневник с головой выдал нам не только пойманного палача; на кровавых страницах мы нашли фамилии предателей, бежавших из Полтавы и Чернигова в Польшу. В гестапо они прошли специальную подготовку и были заброшены в советский тыл с диверсионными заданиями: убивать офицеров, распространять клеветнические слухи, взрывать поезда, военные объекты. Каждый день пребывания предателей па советской земле мог принести много горя. Радисты сообщили Центру их фамилии и предполагаемые районы действий.
В тот же день у деревни Ольховцы разведчики захватили немецкого солдата, который вел под ружьем французского военнопленного — высокого худого человека, назвавшегося Полем. По-русски француз не понимал. Кучеров позвал Имаса:
— Поговори с ним. Может, он тебя поймет…
Француз рассказал Имасу:
— Я неделю тому назад бежал из лагеря, находившегося около местечка Дембица, а сегодня попался фашистам. Вам, советские друзья, я обязан жизнью. Спасибо! Большое спасибо!
Поль лежал на траве под могучим дубом и тяжело дышал: у него были поломаны ребра. Леонид Ревенко сделал французу примочки, перевязал рану. Вечером Поль подсел у костра к Михаилу Имасу и
