Лет семнадцати я жил в доме отдыха под Ригой.
Один знакомый латыш учил меня разным словам и выражениям.
Es milu resnas un rudmatainas sievietas.
Что означает: «Я люблю толстых и рыжих женщин».
Даже написал мне это на сигаретной пачке.
Я случайно оставил эту пачку на столе в номере.
Я побежал к приятелю, показал. Он перевел: «Это правда?»
И оставил сигаретную пачку лежать, где была.
На следующий день прихожу в номер после завтрака, а навстречу мне с ведром и шваброй из двери выходит уборщица Ильза, чернявая и вся такая жилистая, как хворостина.
Об исполнении доложить просто, подробно, ничего не скрывая
Лет пятнадцать тому назад мне надо было сделать одно очень сложное дело (административно-правовое, если угодно). Мне указали на пожилую мадам NN, с которой я, впрочем, давно был знаком, и сказали: пойди к ней и расскажи о своей проблеме. Просто и откровенно. И попроси помочь. Если она сочтет тебя правым, а дело – решаемым, она тебе поможет.
Сказано – сделано. Я позвонил ей, получил приглашение и за чашкой чая подробно, ничего не скрывая, рассказал о своем деле. Она подумала, покивала, полистала несколько пухлых записных книжек, а потом сказала:
– Запишите телефон. Ее зовут ZZ. Она может решить вашу проблему быстро, ловко и бесплатно. Многое в ее руках. Позвоните и скажите, что вы – от меня. Но! Но она может вдруг сделать вид, что не понимает, чего от нее хотят, может начать тянуть, вроде там перезвоните через недельку… то есть может вдруг начать валять дурака. Тогда слушайте и запоминайте. Если вы почувствуете, что она валяет дурака, скажите ей буквально следующее. Запоминайте. Скажите ей: «NN просила вам сказать такие слова: “бабушка велела” ». И все.
Тем же вечером позвонил этой даме. Узнав, от кого я, она стала очень приветлива, расспросила о сути моей проблемы, пообещала кое-что кое у кого разведать, посодействовать, вывести меня на нужных людей и так далее. И чтобы я перезвонил через недельку, а надежнее – через полторы-две. То есть, как говорила пожилая мадам NN, она явно начала валять дурака.
Тогда я, набравшись решимости, перебил ее журчание-воркование и сказал:
– Дорогая госпожа ZZ! Спасибо за ваше искреннее участие. Но вы знаете, госпожа NN, по чьей рекомендации я вам звоню, просила меня сказать буквально следующее…
– Да-да? – неожиданным ироническим басом спросила моя собеседница (получилось как «дэ-дэ»). – И что же она просила буквально сказать?
Ну, зачем она повторила слово «буквально»? Я немножко обиделся. И сказал:
– Буквально следующее – NN просила вам сказать такие слова: «
бабушка велела ». И все.
На том конце провода стало совсем тихо. Как будто даже выключилось. Через несколько мгновений я спросил:
– Алло, вы слушаете?
– Да, – сказала она. – Скажите, если я сейчас к вам подъеду посмотреть все бумаги, вам будет удобно?
Ночь. Кепка. Пистолет этнография и антропология
Раньше таксисты были очень капризные. Им всегда было не по дороге. Но зато на лобовом стекле, рядом с зеленым огоньком, у них висели цифры – до какого часа машина работает. Если мне надо было куда-нибудь далеко ехать, я ждал на стоянке, пропуская очередь. Пока наконец не подкатывала машина с цифрами – 04.00. Я открывал дверь, таксист нервно спрашивал: «Куда ехать?!», а я спокойно усаживался и говорил: «Текстильщики, пожалуйста!» Таксист орал: «Да? В двенадцать ночи? А назад порожняком? Не, не пойдет!»
А я говорил: «Тогда в ваш парк, пожалуйста. Или к ближайшему постовому. Вы же до четырех утра». Таксист что-то шипел; машина злобно рвала с места.
Давным-давно я ловил такси на Московском вокзале в Питере. Рядом стояли грузины. Таксист подъехал и несколько демонстративно посадил меня. «Не люблю я эту нацию», – сказал он, когда мы тронулись. «А в чем дело?» – «Да вот года два назад было… Приезжаю сюда на вокзал. Выходит такой генацвале, кепка-аэродром, сумки-кошелки, весь салон сразу мандаринами пропах. Говорит: “Литэйный проспэкт!” Ну, я, конечно, через Лиговский на Витебский… покатал его немного, в общем. Заезжаем с другого конца на Литейный. На счетчике семь девяносто. Выходит, дает мне шестьдесят копеек и смеется, сволочь: “Спасибо, дорогой, сорок пять лет в Ленинграде живу, таких мест не видал!” Нет, с тех пор я эту нацию стараюсь не возить».
Был у меня знакомый, старый тбилисец, но русский. У него был пистолет. Настоящий. Заряженный. Он его носил в боковом кармане. А рядом – бумага. Вот такая: «Начальнику милиции гор. Тбилиси. От такого-то. Заявление. Сегодня утром, выходя из дому, около урны обнаружил данный пистолет. Сдаю его в милицию. Число и подпись». Он жаловался, что иногда приходится обновлять заявление по два-три раза в день. Если дел много.
Не надо заводить архива de ortu et progressu litterarum*
Когда-то я занимался греческой палеографией и ходил в отдел рукописей Исторического музея. Слов не хватит описать это древлехранилище, с длинными столами для читателей, с закрытыми краснодеревными шкафами, где стояли манускрипты. О, истертые деревянные пюпитры с деревянными же шпильками, с помощью которых пергаменный кодекс удерживался в раскрытом положении… Читателей было немного, и почти всех постоянных я знал.
Но вот однажды там стала появляться незнакомая женщина. Она была молода и прекрасна. Она сидела всегда напротив меня за огромным столом. Иногда мы встречались глазами. Она улыбалась мне. Я улыбался ей. Потом мы снова опускали глаза в рукописи: я – в греческую, она – в славянскую. Я подглядел, как она расписывается в книге посетителей. Там было написано – Auerbach. Скорее всего, она была немка. Хотя кто знает. У нее были голубые глаза, чуть весноватые скулы и рыжие волосы, свернутые и заколотые в быстрый пучок на макушке. И руки у нее тоже были чуть весноватые. Я влюбился в нее без памяти. Я написал (а потом изорвал в клочья и сжег на дачном костерке) роман о том, как мы с ней сходимся и какие приключения претерпеваем в это жаркое московское лето.
В романе ее звали Анна-Лиза. Как было ее имя на самом деле, я не знал. В зале, где мы сидели, были окна с потолка до пола, до прохладного мозаичного пола. В окна светило солнце. Она проходила между мной и солнцем, и сияли золотые волоски на ее голых икрах – она была в сандалиях на босу ногу. Я умирал от восторга, от счастья видеть ее.
