Но чтобы самому поехать машинистом когда-то — не думалось: рычажков, краников, трубочек, манометров столько на паровозе — не запомнить. Гудит огонь в топке, а уголь валится, валится… Это видно, когда помощник чугунную двустворчатую дверцу откроет. То ли водой, то ли воздухом уголь по топке разбрасывает. Иногда помощник лопату берет — в уголки уголь кидает. Ничего-то в будке не слышно.
Семафор когда открыт, помощник или машинист руку поднимает. Вот и все познания о работе паровозных бригад были.
…Подходят к концу занятия в школе машинистов. По восемь часов в день — схемы, неисправности, схемы, неисправности…
Все заявления написали, кто в каком депо хотел работать, сфотографировались на общую фотокарточку всей группой. Художественная самодеятельность дает прощальный концерт.
Теперь, перебирая семейные фотокарточки, жена чуть ли не каждый раз говорит дочери:
— А этот альбом, Леночка, папе подарили за мастерство исполнения «Амурских волн»!
И дочь просит:
— Пап, ну спой хоть раз свои «Амурские волны»!
— Нельзя их теперь так исполнить, — смеюсь в ответ. — Для этого надо собрать 60 человек, выпить на троих по бутылке вина и выставить всех на сцену душного зала…
— Ой, Леночка, слышала бы ты, как они пели: наверное, гималайские медведи так бы не ревели, как они — здоровенные, красные, потные, глаза мутные, стараются переорать один другого!
— Да брось ты: сама же потом хлопала!
— Конечно, хлопала… ведущему концерта, а не вам — за вас от стыда сгореть было можно. Ведущий и говорит: «Сейчас вы были свидетелями мужества молодых машинистов: не получается, но все же довели до конца песню. И будем надеяться, что бы ни случилось в их будущей работе, они так же, как песню, доведут поезда до станции назначения!» Хохоту было в зале… И «бис» кричали, и «браво»…
А я всегда не упускаю момента посмотреть на общую фотокарточку, на друзей: Мишу Сухарева, Васю Шешукова, Леню Кириенко, Леню Ковалевича, Толю Бойцова…
— Но ведь «Серебристые-то рельсы» хорошо спели?
— Хорошо, пока не развезло вас!
— А ведь мы еще после прохождения медкомиссии в поселке Первомайском пели!..
Незабываемое время!..
Все годны к поездной работе, все здоровые, и все 46 человек дожидаемся последнего. Сидим на лавочках во дворе поликлиники, а из репродуктора гремит песня:
Над широкой Обью бор шумит зеленый, Над широкой Обью — чайки в вышине.
И мы подхватываем эту жизнерадостную бодрую песню не только потому, что она всем нравится, а чтобы услышала глазной врач Пухначева.
Самого автора песни никто из нас не видел, но нам кто-то сказал, что врач-окулист Пухначева — жена поэта, автора песни.
Очень симпатичная женщина глазной врач: среднего роста, стройная, голубоглазая… Мне даже казалось, что она вместе с мужем видела эту картину: и бор, и чаек, и парней с Волго-Дона…
Как грохнули разом:
В стороне сибирской Песни с Волго-Дона Породнились с песней Об обской волне.
Приникли к окнам врачи, медсестры, больные, и, казалось, гремят и радуются все окрестности, и «коммунизма зорьки» начинаются именно с нас.
Кончилась в репродукторе песня, но мы уже разошлись. Кто-то запел:
Рельсы серебристые Никогда не спят: Сквозь леса сибирские Поезда летят…
Красив поселок Первомайский: дома стоят между сосен, парк культуры и отдыха — сосновый бор, невдалеке река Иня протекает — пошли все на берег речки. Вина взяли, закуски… Мы все были дети войны: сыновья погибших отцов, братья не вернувшихся братьев, но уже отслужившие в армии люди — поем песни времен войны, любимые песни родов войск…
Эх, как бы мир да молодость продолжать вечно!
Всему учат в школах, только не тому, как среди людей жить. Да и должностные обязанности иногда понимаются как требования частного лица. Если у тебя в кармане удостоверение на право управления локомотивом — не значит, что ты машинистом поедешь и локомотив поведешь сразу же: нет, хоть несколько месяцев, но поездишь помощником машиниста.
Езжу помощником и ругаюсь с машинистами.
Только на производственной практике с первым машинистом-учителем своим не ругался: был он скромен и внимателен, опрятен и культурен, не пил, не крыл матом, да и вообще за восемь месяцев не отчитал меня ни разу, хоть и было за что. Когда идем вместе и встретится кто-нибудь из его знакомых — всегда меня представит, назвав не только своим помощником, но и по имени-отчеству. Таким был Анатолий Максимович Мельников — один из лучших машинистов депо станции Инская.
Вторым моим машинистом был бездумный матерщинник, который не называл и по имени, крестил как ему вздумается. И я, признаться, тоже разговаривал с ним на его же наречии.
Третий лихачил — всегда надо было ему на три-пять километров да больше установленной скорости ехать. Скажешь ему, а он:
— Зачем ты на транспорт пошел — ты же трус!
Лет через семь, прочитав в железнодорожной газете «Гудок» сообщение о крушении на Одесско-Кишиневской дороге, где упоминалась фамилия погибшего машиниста В. Бульбенко, подумал:
— Не ты ли это, Васенька, долихачился так?
Четвертый машинист — и тоже Василий — был трус: из-за трусости чуть не заморозил девушку, студентку пединститута, ехавшую домой на Октябрьскую на тормозной площадке: согласился подвезти ее до одной маленькой станции, а поднялась пурга, подул северный ветер.
— Останавливайся, — говорю, — девчонку в ее ботинках заморозим!
— Да как мы остановимся: запоздаем — на «ковер» вызовут!
— А я не хочу, чтобы меня вместе с тобой вызвал следователь, если мы труп или полутруп с площадки снимем!
Когда остановились и я привел девчонку в кабину, пришлось снимать с нее капроновые чулки и растирать ноги шарфом и снегом.
Но хуже всего оказалось с иным начальством ругаться: прямой мести нет, но
