Ею обработают кожу и сделают туфли. Он купит их для своей любимой. Туфли будут лакированные и необыкновенного фасона. Наденет их Валя, выйдет в светлом в горошек платье, набросит на плечи сиреневую косынку и станет рядом с ним. Только вот нужно добавить кислоты в краску. Андрей поднял стеклянную бутыль. Руки скользкие и еле удерживают ее. Опрокинул над чаном. Кислота сочно забулькала в краске. «Еще немного и хватит»... Андрей почувствовал, что бутыль выскальзывает из рук. Хотел перехватить ее... Раздался тяжелый хруст стекла и капли колючей жидкости ударили в лицо. Боль пронизала тело. Руки потянулись к глазам.
— Не трогай! — вне себя закричал мастер. — Воды!
— Андрюша... — как сквозь вату услышал плачущий голос Вали.
На какую-то долю секунды юноша открыл глаза. Ударил свет и тут же погас...
Андрей почти год пролежал в курской больнице. Сначала была боль, только боль. Смутно доходило до сознания, что наступила вечная ночь. Каждый день приходила мать. Она или плакала, или глубоко вздыхала.
Потом юноша осознал, что слепота навсегда. «Для чего жить?» Вспомнил, как в детстве видел двух слепцов-нищих Голодные, оборванные, они просили милостыню. «И я так же? Покончить разом». Метался по кровати.
- Кому я нужен? — спросил как-то у врача.
Ты будешь жить и работать, — ответил тот.
А Валя, его любимая Валя, не приходила. Память будто на камне вырезала глубоко и надежно: степь и цветы. Рядом Валя. Ее лицо утонуло в букете ромашек и васильков. Сиреневая, им даренная, косынка на плечах. Белое платье в горошек. Близкая, теплая... «Валя, где ты?»
Родители девушки, узнав, что она любит ослепшего Андрея, решили помешать их сближению. Продали свою избу и уехали. Куда — односельчане не знали. И сердце Андрея не выдержало. По ночам он плакал. Плакал трудно и долго. К безысходной тьме прибавилось одиночество...
Домой, в деревню Горелый Лес, Андрея привезли на больничной телеге. Завидев ее, ребятишки с криком бросились к ней, но тут же, смущенные, умолкли. Они увидели худого с восковым безжизненным лицом Андрея Бойкова. На глазах большие синие очки. Мать сидит рядом, то и дело подносит клетчатый фартук к глазам.
Растерянные мальчишки пошли за телегой. К ним начали присоединяться взрослые. Тоже шли молча. Заднее колесо телеги надоедливо скрипело и оставляло вихляющий след на сырой дороге.
Когда подъехали к избе, из сеней, припадая на правую ногу, вышел отец, за ним выбежали дети и тут мать запричитала:
— Горе, ты мое горе...
Отец выругался. В избе он смерил взглядом Андрея и, озверев, повернулся к матери:
— Замолчи! — зарычал он и бросился с кулаками на нее. Мать отскочила, наступила на рассыпанную картошку и упала. Муж пнул ее ногой.
— Земля сохнет... Сажать нужно... Сопли распустили, — хрипел он. — А ты чо зенки выставил? Садись - перебирать будешь, — и дернул Андрея за рукав.
— Не вижу я...
— На ощупь сумеешь... Руки не отвалятся...
От воспоминаний заныло в висках. Бойков тряхнул головой и ударился затылком о твердую опору. Он забыл, что сидит на звукоулавливателе. В ушах гудит. Фронт живет ратными буднями. Нужно воевать...
Майские дни выдались теплыми. Андрей стал частенько сидеть на скамейке у землянки. Здесь недавно Бондарь и Коляда смастерили стол. Вот и сейчас перед Андреем лежит толстая, с необычными страницами книга. Он водит по ней пальцами. Слева направо — медленно. Справа налево — рывком.
Иван Коляда всегда умиленно смотрел на руки читающего Бойкова. Обычно связист выходил из землянки, останавливался у двери и наблюдал за ним. Иногда подходил к Андрею и просил читать вслух. В смысл читаемого не вдумывался, следил за пальцами слепого, качал головой:
— Скажи, пожалуйста...
Сегодня он пулей вылетел из землянки с криком «Футбол!» Подбежал к Бойкову и начал тормошить его за плечи:
— Погоди читать. Футбол транслируют!
— Ошалел парень. Да не тряси меня, — Андрей отвел руки Коляды.
— Пойдем, послушаешь. Скорее, — он схватил Бойкова за пояс и потащил в землянку.
На крик Ивана прибежал Бондарь.
— Что тут стряслось? — спросил он.
— Идем, идем...
В землянке уже сидело несколько бойцов. Готовчиков Крепко прижимал к уху телефонную трубку. Отрывисто говорил: «Набутов пошел вперед... Эх, мимо... Мяч у Архангельского... Идет по левому краю...»
— Что это? — удивился Бойков, но на него зашикали.
И только после Андрею рассказали, что в Ленинграде состоялся футбольный матч между командами мастеров «Динамо» и сборной армии. Его транслировали пр радио, чтобы наши бойцы слышали, а главное, через репродукторы — в немецкие окопы.
— Назло гитлеровцам, — говорил Иван Коляда Бойкову, час спустя. — Думали, что Ленинград уже вымер. Дудки! В мирное время нужен мне был этот футбол. А сегодня дух поднял. Политическое значение имеет. Я так понимаю, Андрей Федорович.
— Вот тебе и мяч.
— Пожалуй, для немцев это похлеще снарядов, — отозвался Андрей.— Новость для них неприятная.
— Да, совсем забыл. У нас тоже новость. Может, последние деньки вместе. Пополнение в полк прибыло — девчата... Разлетимся мы... Увидимся ли после войны? — Коляда свернул цигарку Андрею, потом себе. Закурили. Бойков тихо проговорил:
— Не хотел бы расставаться с ребятами. Сроднились...
— У женщин сердце доброе.
Андрей не ответил. Лицо помрачнело. Коляда продолжал:
— После войны вернусь в колхоз. Речка у нас красивая. Письмо получил. Пишут — отсеялись уже...
Андрею сделалось не по себе. «После войны... А я?» Но сразу же отмахнулся от этой мысли. Еще идет война.
Немец на юге тянется к Волге. Там нужны силы. Ктонибудь из его товарищей попадет туда. На их место девчат пришлют... Каково будет с ними?
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В начале июня четыре женщины прибыли на прожекторную точку. Их привез Петя Волков. Выйдя из кабины, он широко улыбнулся и качнул
